Книга Покорение Южного полюса. Гонка лидеров - Роланд Хантфорд

шансы Амундсена… гораздо выше наших. Начнем с того, что они на 60 миль ближе к полюсу, чем мы, и могут отправиться к нему напрямую, в то время как нам нужно огибать острова… Если бы [Скотт] консультировался с офицерами, думаю, мы могли бы надеяться на победу, но, поскольку он продолжает держать их в неведении, как и во время похода по закладке промежуточных складов, дела, скорее всего, пойдут плохо.

Наконец, 8 мая Скотт представил участникам экспедиции свой план путешествия к полюсу. Сидя во главе длинного стола под безжизненным светом ацетиленовой лампы и используя для иллюстрации своих слов большую карту с отметками, сделанными синим карандашом, он говорил в привычной тусклой, прозаичной, странно невдохновляющей манере. Это было поразительное выступление. Всем стало очевидно, что он прибыл в Антарктику без какого бы то ни было плана, достойного такого названия, и только теперь – когда прошло уже больше года с момента начала экспедиции – предлагал своим спутникам запоздалую импровизацию. Но очевидно было и то, что его слушатели не нашли ничего странного в такой небрежности.

График броска к полюсу, с которого Скотт начал свое выступление, был основан не на оценке собственных возможностей, а на показателях Шеклтона во время путешествия 1908 года. Поскольку они практически не общались-, все сведения Скотт почерпнул из чтения «Сердца Антарктики», а не из личных бесед с самим Шеклтоном. Характерно, что эта книга отсутствовала в библиотеке экспедиции, и если бы Гриффин Тэйлор совершенно случайно не взял ее с собой, Скотту даже не с чем было бы сверяться. Итак, Скотт предложил выступить 3 ноября. Учитывая, что на путь в 1530 миль до полюса и обратно требовалось 144 дня, возвращение на базу планировалось примерно 27 марта.

«Таким образом, – подытожил Скотт, – партия, которая отправится на полюс, почти наверняка опоздает к прибытию корабля».

27 марта – это опасно поздно. Он и сам понимал, что такое опоздание противоречит всему имеющемуся опыту. На Барьере, скорее всего, будет очень холодно – и это станет дополнительной нагрузкой для усталых людей. К примеру, Амундсен наотрез отказывался – вне зависимости от обстоятельств – рассматривать возможность возвращения во Фрамхейм позже конца января, несмотря на то, что был на порядок лучше подготовлен к походу, имея в запасе волчьи и медвежьи шкуры для самых тяжелых условий. И Шеклтон считал, что начало февраля – это очень поздно. Но его опыт Скотт практически полностью проигнорировал. Разве Шеклтон не столкнулся с таким холодом и не сделал столько ошибок, что едва не погиб? Ничего, Скотт еще покажет всему миру, что ему придется выдержать в два раза больше.

Однако в полной мере глупость Скотта проявилась, когда он перешел к транспорту. В самом начале он безоговорочно доверял мотосаням, теперь же окончательно разуверился в них.

Собаки тоже вызывали у него разочарование. Оно было необоснованным, даже каким-то иррациональным: в походе по закладке промежуточных складов на обратном пути собаки пробегали в день по двадцать-тридцать миль, доставив Скотта на базу гораздо раньше, чем вернулась группа с пони. Тем не менее он решил, что собаки вряд ли достигнут ледника Бирдмора, и «склонялся к тому, чтобы отказаться от них на последнем этапе путешествия».

Скотт заявил, что единственным надежным видом транспорта остаются пони, но их можно использовать только до подножия ледника. Поэтому по дороге к полюсу и обратно, на протяжении одной тысячи миль или около того (как и при подъеме на высоту 10 тысяч футов, чтобы достичь плато), в качестве тягловой силы будут использоваться только люди.

Меня, например, это решение восхищает [записал Боуэрс]. В конце концов, будет здорово показать, что даже в наши дни предполагаемого упадка британской расы это плато можно пройти, впрягшись в сани.

Слова Боуэрса стали эхом героических мечтаний Скотта, которыми он щедро поделился с читателями в своем «Путешествии на “Дискавери”». Но в те же дни метеоролог Джордж Симпсон заметил в дневнике, что планы Скотта основаны на максимально благоприятных погодных условиях и никак не учитывают возможные задержки. «Ресурсов у нас мало, – написал он, – и поэтому любое происшествие или плохая погода могут привести нас не просто к неудаче, а к несчастью».

Между тем самого Скотта беспокоили пределы выносливости людей. Партия должна была провести семьдесят пять дней на большой высоте горного плато и на его склонах. «Я не знаю, смогут ли люди продержаться столько, – такими были его последние слова, – я почти сомневаюсь в этом».

Характерно то, что Боуэрс, по словам Черри-Гаррарда, «абсолютно простой, прямодушный и бескорыстный», возможно, даже самый наивный из всех, оказался практически одинок в своем любительском энтузиазме. Остальные, как и Симпсон, почувствовали в душе тревогу. «В целом все оборачивается к лучшему, – загадочно написал Уилсон в своем дневнике, – и вообще не так, как можно было ожидать».

Все пытались разобраться в ситуации. К примеру, Гран не разделял мнения Скотта о собаках.

Думается, что хаски не так уж и бесполезны. Неужели сомнения еще остаются, несмотря на целую сотню собак, привезенных сюда Амундсеном?

На самом деле у Скотта появились подозрения, что собаки в умелых руках могли оказаться главным козырем. Он поспешно решил использовать пони, чтобы перевезти собак через Барьер для финального рывка, ошибочно веря в то, что они спринтеры, а не стайеры. В любом случае его коробило от возможности передвигаться на собаках, убивая их для того, чтобы накормить остальных. В основе его малодушия, видимо, лежало трагикомическое возмущение против такого способа кормежки. Кроме того, все это противоречило его романтическим заблуждениям: ведь в данных условиях работающая собака – это не что иное, как громко лопнувший пузырь человеческого самомнения. Между тем Скотт в «Путешествии на “Дискавери”» однозначно и категорично утверждал, что «ни одно из путешествий, когда-либо предпринятых на собаках, не достигает тех высот совершенства, которые возможны, если партия людей идет вперед, справляясь с препятствиями, опасностями и трудностями своими собственными силами, без всякой помощи».

Только спустя годы Мирс поставил Скотту горький для полярного исследователя и лидера диагноз: «сентиментальный человек». А в то время в разговоре с Оутсом он раздраженно сказал: «Скотту надо было купить хотя бы грошовую книжку о транспорте». Скотт случайно услышал эту фразу и был неприятно поражен. К сожалению, это стало единственным случаем критики, которая дошла до его ушей. Большинство людей боялись его и не решались высказаться.

Подготовка к путешествию на полюс началась только в середине июня, на два месяца позже, чем в лагере Амундсена. Снаряжение проверяли только рядовые участники экспедиции, работая по полдня.

В действительности приготовления Скотта были еще более запоздалыми, чем могло показаться. Прошло почти два года после решения об организации экспедиции на полюс, а он до сих пор не подумал об особенностях полярного питания. После катастрофической вспышки цинги на «Дискавери» это свидетельствовало о преступной беспечности. Только теперь, менее чем за шесть месяцев до выхода к полюсу, он уделил внимание этой теме и приказал Боуэрсу прочитать о рационе санных походов в книгах, которые имелись в его распоряжении. Очень характерно, что Скотт дал такое поручение неопытному новичку. Точно так же Черри-Гаррарду, еще одному дилетанту, поручили подготовить доклад о строительстве иглу. Это был второй задокументированный случай интереса Скотта к иглу спустя двенадцать лет после начала его карьеры полярного исследователя.