Книга Вельяминовы. Время бури. Книга четвертая - Нелли Шульман

– И будем брать дальше, – Мишель закинул руки за голову, – пулеметы у нас появились, мины, порох, провода. Теодор отлично бомбы делает… – они подорвали железную дорогу, ведущую на побережье, и в Париж. Взлетали на воздух немецкие посты, вокруг Ренна. Кое-кто из коллаборационистов не пережил внезапных пожаров, в домах.

Федор, незаметно, посмотрел на мальчика, как он, про себя, называл Мишеля:

– Понравилось ему в Фужере. Он веселый вернулся, с улыбкой. Конечно, хотя бы потанцевал, сидра выпил. Может быть, даже водки. Сухой закон только на базу распространяется, – дисциплина в отряде установилась отменная:

– Он хороший парень… – Теодор, медленно, курил «Житан», – добрый. Всегда говорит, что мы с детьми и женщинами не воюем, не собираемся трогать семьи коллаборационистов… – командиры многих отрядов казнили всех, без разбора. У них, в «Свободной Франции», подобного никогда случиться не могло.

Мишелю до сих пор чудился запах ландыша. Оглядевшись, он увидел рядом с пнем белые, нежные цветы:

– Весна теплая, – подумал мужчина, – они рано расцвели. Теодору сорок один год. Летом, когда Аннет погибла, он сказал, что ничего не случится, до победы. А когда она придет, неизвестно. Британцы в Африке сражаются, в Европе десанта ждать не стоит. Японцы могут повернуть дальше на юг, в английские колонии. Я тоже обещал себе, что дождусь любви… – он слышал тихий, ласковый голос: «Спокойной ночи, месье Мишель. Спасибо, что проводили меня».

Мишель вспомнил мелкие, белые цветы, под ногами Флоры, на картине Боттичелли:

– Весна… – он опустил веки, – я в Дрездене, песню пел, итальянскую. Tu sei dell’anno la giovinezza tu del mondo sei la vaghezza. В тебе вся молодость и красота мира… – у нее были немного раскосые, темные глаза, смуглые щеки. Она шла к нему, улыбаясь, будто Мадонна Рафаэля, густые волосы падали на плечи. Протянув руку, Мишель сорвал ландыш.

– Ты что? – очнулся он, от голоса кузена. Мотор мотоцикла затрещал. Теодор помахал рукой, разгоняя дымок:

– Я тебе много раз говорил, Маляр, пока у нас нет машины, о которой ты мечтаешь, не изображай гонщика, в Ле-Мане. Если ты убьешь мотоцикл, на этих… – поискав слово, Федор сказал, по-русски, – буераках, за следующим отправишься сам. Сам будешь флиртовать с его немецким хозяином… – Мишель, быстро собирая букет, покраснел:

– Хотелось обернуться в два дня. Здесь хорошие тропинки, утоптанные… – Федор скептически посмотрел на узловатые корни сосен, пересекавшие дорогу:

– Не больше двадцати миль в час, дорогой Маляр. На обратном пути я сам поведу… – взглянув на цветы, он хмыкнул: «Зачем?»

– Она девушка… – голубые глаза кузена смотрели куда-то в сторону, – родственница…

– А, – коротко отозвался Федор, устраиваясь в коляске:

– Что застыл? У нас осталось полчаса, чтобы добраться до кустов напротив остановки… – сунув букет в карман куртки, Мишель натянул кепку. Подняв педаль, он нажал на газ. Мотоцикл, подскакивая на корнях, скрылся в лесу.

Землянку возвели на совесть, балки даже обработали смолой. Пахло сосновыми шишками, над долиной заходило теплое, вечернее солнце. На простом столе, в стеклянной бутылке, ландыши опускали белые цветы. В открытом футляре для пишущей машинки, мерцал зеленый огонек радиопередатчика. Лаура вертела наушники. Рация называлась «Парасет». Прибор сделали в технической лаборатории секретной службы, специально для агентов, направляющихся в оккупированную Европу.

– Мы рацию два года используем… – герцог, отчего-то, покраснел, – опытный экземпляр отлично себя проявил… – инженер-связист, обучавший Лауру, и других девушек работе на передатчике, заметил, что «Парасет» излучает радиосигнал даже в режиме приема:

– Противник может запеленговать сигнал, – офицер помолчал, – но конструкция хорошо продумана. Уровень паразитного излучения весьма невелик. Телеграфный ключ встроен в футляр, очень удобно… – рация не весила и восьми фунтов, легко укладываясь даже в небольшой чемодан. Наставник объяснил, что качество приема и передачи, зависит от места, где радист развернет антенну:

– Постарайтесь использовать как можно более открытое пространство… – напомнил инженер, – в лесу, или в городских условиях, подобное сложнее… – Лаура сказала об этом кузенам, в мотоцикле. Теодор кивнул:

– У нас отличная поляна, на базе. Заодно послушаем новости. Музыку… – рассмеявшись, он помог Лауре сесть в коляску. Мишель посмотрел на хронометр:

– Двигаемся. Автобус ожидается через четверть часа, не стоит привлекать внимание… – Лаура повязала голову косынкой, чтобы волосы не растрепались. Мотоцикл ехал довольно медленно, лесными тропинками, минуя ручейки, и уединенные хозяйства. Они ни разу не выбрались на большую дорогу.

Мотоцикл они оставили у фермера, жившего на краю, казалось, непроходимой чащи. Он держал пасеку, и накормил их гречневыми блинами, с медом. Завидев бутылку темного стекла, с домашней медовухой, Мишель подмигнул:

– Последний стаканчик, месье Ланнуа. Налейте, пожалуйста… – Лаура помнила сладкий, обжигающий вкус жидкости. Мишель забрал футляр с рацией, Теодор подхватил саквояж. Они отправились вглубь леса.

Мадам Ланнуа отдала Лауре старую одежду сына. Юноша работал в Ренне, подмастерьем на фабрике, выполняя задания Сопротивления:

– Он тоже невысокий, – заметила фермерша, уведя Лауру в пахнущую сухими травами спальню, с вышитым покрывалом, на кровати, – и размер ноги у него небольшой. Все впору придется… – платья, и чулки Лаура убрала в багаж. Фермерша окинула ее одобрительным взглядом:

– В Париже, говорят, девушки брюки носят. За парня тебя никто не примет… – мадам Ланнуа хихикнула, ее взгляд остановился на высокой груди, под льняной рубашкой, – но в землянке удобней, в штанах… – обхватив круглое колено пальцами, Лаура затягивалась «Житаном».

По дороге она спросила кузенов, где отряд берет провизию.

– Там, где и генерал де Шаретт брал припасы… – хохотнул Драматург:

– Охотимся, рыбачим, по осени я грибы сушил, лесной мед собираем. Даже мясо коптим. Кое-что фермеры приносят, кое-что в городах достаем. Табак, кофе… – Лаура помешала остывший кофе в простой, медной чашке. Старший кузен отдал ей свою землянку. Теодор отмахнулся:

– Я с ребятами посплю. Маляр у нас редко в лагере ночует, больше по окрестностям бродит, сведения собирает. Ты потом в Париж поедешь, и на юг, в тамошние отряды… – прислонившись к обложенному деревом косяку, Мишель засунул руки в карманы суконной куртки. Лауре показалось, что в голубых глазах мужчины промелькнула тоска:

– Ерунда, – одернула себя девушка, – вы просто потанцевали. Вы друг друга давно знаете, он родственник… – Лаура помнила прикосновение сухих, горячих губ к пальцам, крепкие, надежные руки. Он отлично танцевал:

– Как Наримуне… – пришло ей в голову, – а с ним… со Стивеном, я только подростком танцевала… – Лаура подумала, что Густи, должно быть, родила, в Лондоне: