Книга Человек с яйцом. Жизнь и мнения Александра Проханова - Лев Данилкин

Что он отвечал на это? «Мне показалось, что эти упреки не связаны с эстетикой и глубинной идеологией романа. Эти упреки связаны с попыткой или с желанием дистанцироваться как бы от моего успеха. Возникло некоторое отчуждение».

С этим ревизионизмом сам Проханов связывает и «новую эстетику», так называемые «галлюцинозы».

К «Господину Гексогену» имеет отношение еще один курьезный эпизод. Однажды ясной зимней ночью 2001 года несколько патриотических литераторов, среди которых выделялись Проханов, Ганичев, Распутин, Карпов, коченели на взлетном поле в Ханкале, ожидая транспорта в Грозный. Всех этих далеко не молодых людей занесло в Чечню неслучайно — они приехали, чтобы описать подвиги русской армии, воспользовавшись добрыми отношениями, сложившимися у Проханова с Квашниным и Генштабом. Наконец из тьмы на поле опустилась огромная «корова» — вертолет Ми-26: писатели завороженно смотрели на то, как сквозь секшие небо лопасти с красными габаритными огнями на концах просачивались рубленые зеленые звезды. В этот момент к Проханову подошел Карпов и ни к селу ни к городу сказал: «Саша, я прочитал твою очередную передовицу. А почему бы тебе не написать в этом жанре роман?» — «Что вы имеете в виду, Владимир Васильевич?» — «Ну почему не использовать эти литературные приемы для того, чтобы перенести их в прозаическое повествование?». Проханов пожал плечами. То было довольно странное заявление: Карпов — человек, далекий от него и по возрасту, и по поколенческой группе, и по эстетике, и вообще не то чтобы сердечный друг, уже второй раз вторгался в его жизнь. Первый — когда, будучи секретарем СП, пригласил его в редакторы газеты «День». И теперь слова эти были произнесены вскользь, между прочим, однако ж через некоторое время Проханов вспомнил их — и подумал: почему бы нет?

Получается, странные «галлюцинозы» появились в «Господине Гексогене» благодаря Карпову? «В некотором роде».

Москва-1999 — ад, похожий на преисподнюю из русских икон; все, что можно, в этом романе мутирует, облучает, сочится гуморами и искажает. Ленин здесь сторожит Кремль от подземного Змея, Евгений Киселев превращается в мобильный телефон, Немцов — в собаку, а Путин — в радугу. «Это отступничество (от „красной кумирни“. — Л. Д.), богоборчество — довольно разрушительная процедура для художника: оно, видимо, вызвало в моих текстах какую-то новую энергию, появление каких-то других эссенций, более ядовитых, сюрреалистических». Трудно сказать, войдут ли знаменитые «гексогенные» метафоры в историю литературы, но после публикации романа кое-какие из них цитировали настолько часто, что их до сих пор можно воспроизвести по памяти: «На тарелках, окутанных паром, розовели креветки, похожие на маленьких распаренных женщин, вышедших из деревенской бани». «Кремлевская стена, мимо которой они проезжали, казалась сочно-малиновой, воспаленной, словно ей дали пощечину».

Помнится, по выходу романа, удивленный этими абсурдными «галлюцинациями» и став жертвой мощной суггестии текста, я пытался понять, каким образом 65-летний номенклатурный советский автор «вдруг» закутался в хитон Данте и принялся лить читателям на голову гигантские чаны своих видений. Можно было предположить, что энергия советских времен, попадая в чужую (политически враждебную) среду, — девяностые годы — начинает бурно реагировать. На шве, границе происходит короткое замыкание, локальный психический конфликт, выражающийся в текстуальной «галлюцинации». Так на стенах готических соборов, где соприкасаются сакральное и мирское, образуются адские химеры и горгульи; так карбид исходит пузырями, когда его помещают в воду; так в пограничной зоне текста возникает пространство ада, кишащее диковинными животными, насекомыми, дигитальными роботами. Метафоры — адская флора, расцветающая в зонах столкновения.

Предполагал ли он сам, хоть сколько-нибудь, что «„Гексоген“ рванет» (заголовок «Коммерсанта»)? Искал ли он хит, как Набоков «Лолиту»? Похоже, это был просто еще один роман, двадцать пятый или тридцатый по счету. Взорвали дома, разразилась война, подполковник выпрыгнул из табакерки, щелкнула очередная конспирологическая пружина — и он должен был отчитаться, заполнить еще одну историческую хронику. Нет, он не проектировал свое литературное будущее, а занимался рутиной, политикой, газетой, и, как всегда, параллельно, «катакомбно» — сочинял.

С другой стороны, роман был на злобу дня, он многое объяснял и был как бы аналитическим комментарием к газетам и телевизору. Всех действительно интересовало, кто такой Путин и кто взорвал дома. Это был не только конспирологический триллер, но и площадной театр, политический памфлет, своего рода красно-коричневые «Куклы» с узнаваемыми персонажами: Зарецкий, Астрос, Истукан, Дочь, Премьер, Прокурор, Избранник. В этом смысле «Гексоген» — «мое вхождение в супермаркет»: художник идет в супермаркет, в подлый мир.

Среди мнений, высказанных о романе, было мало компетентных, и тому есть свое объяснение. Не привыкшие к такому типу словесности рецензенты откровенно путали Проханова с одним из его персонажей — Николаем Николаевичем. Проханов представлялся неофитам не столько самостоятельным писателем, сколько блаженным с даром проводника, «единственным сохранившимся у империи ретранслятором, способным текстуально передать эту мощь, размах крыльев империи-бабочки».

Неудивительно: может быть, самые впечатляющие куски в романе — жуткие фольклорные бреды-заговоры юродивого Николая Николаевича, который раздает беспризорным детям конфеты, обогащает Белосельцева мистическим опытом и собирается взорвать свой автомобиль «Победа» с намалеванным на корпусе портретом Сталина в логове Змея — на Красной площади. Этот народный пророк — последний праведник, после смерти которого на Содом прольется чаша гнева. Именно через эту готическую линию нагнетается ужас, который вырвется на поверхность из начиненных гексогеном подвалов домов, обреченных на заклание. «Змей в Москву через метро пролез. Так и знай, метро — гнездо Змея. Сперва под Москвой туннель выкопали. Потом туда Змей пролез. А уж внутри Змея поезда пустили. Едешь в метро — смотри зорче. За окном кишки Змея, и слизь капает. Если хочешь убить Змея, взорви метро. Только делай с умом, ночью, когда весь народ уйдет и поезда встанут. Тогда Змей просыпается и в Кремль дорогу точит. Тут его и рви. Закладывай мину в трех местах — на „Театральной“, на „Кутузовской“ и на „Войковской“ — и рви одной искрой разом».

Нам приходилось говорить с Прохановым о том, что случившийся в начале нулевых перелом в общественном сознании (инфляция либеральных ценностей), который связывают с пришествием Путина, во многом случился благодаря «Господину Гексогену», воздействию романа на публику. Согласен ли он, что это роман изменил отношение общества к либеральным ценностям и к советской истории? Нет — он не чувствует мессианства этой книги; по его мнению, в тот момент это коснулось только известной московской среды, у которой и так были настроения, а если бы этих настроений не было, он не был бы прочитан. Как бы то ни было, что касается меня, то я — привожу это как типичный пример — стал одной из первых жертв устроенного Прохановым блэкаута, впоследствии повлекшего за собой веерные отключения либерального идеологического комплекса. Снаряженный хорохорящимся журналом «Плэйбой» в афанасовское логово лютого жидоеда, экипированный вопросами в жанре «разговор с варваром», я обнаружил за забором коттеджа любезнейшего восточноевропейского джентльмена, который, приосанившись, с вельможной улыбкой острил экспромтом и нес очаровательную ахинею. («Что у вас в голове?» — «У меня три полушария, каждое из них отвечает за трехмерную картину мира. Одна — это вертикальная компонента, другая — плоскостной элемент — страсти, похоти, искушения, и третья, связанная с угрюмой неразработанной темной материей, что называется ничто, нада».) Меня поразили его уместные запонки, зимний сад, кабинет, похожий на языческое капище. «Александр Проханов, — отчитался я о визите, — коллекционирует капустниц, пожирает политические трупы и мертвой головой порхает по редакции своей газеты „Завтра“. Духовно-патриотический боа-констриктор, он много лет охраняет яйцо, в котором теплится жизнь великой империи СССР. Ни одному георгию так и не удалось пригвоздить к земле его чешуйчатый хвост; напротив, мистическая мощь Проханова растет с каждым годом — о чем и свидетельствует его роман „Господин Гексоген“, горсть белого порошка в лица либеральных читателей».