Книга Евангелие от Сатаны - Патрик Грэхам

Кожаные переплеты плавятся, свитки, которым много сотен лет, мгновенно вспыхивают, словно клочья пакли. Валентина отступает на несколько шагов от пламени, которое пожирает коленопреклоненных кардиналов. Их лица тают, как восковые маски. Обрывки красной ткани кружатся в обжигающем воздухе. Ладонь Кроссмана сжимает плечо Валентины, и его голос звучит у нее в ушах:

— Черт возьми! Валентина, надо убираться, пока огонь не отрезал нам путь.

— Кресты Блаженств! Надо забрать кресты!

Уже так жарко, что искры пробегают от костра к костру. Скоро запылает весь зал. Воздух наполняется зловонным запахом горящего мяса. Валентина бросает последний взгляд на пожар. Ей кажется, что среди пергаментов она разглядела пять крючковатых предметов. Но рука Кроссмана изо всех сил тянет ее назад. И Валентина отступает.

Она подчиняется. Она сдается.

216

Воют сирены. Колонна пожарных машин с трудом пробирается по заполненным толпой магистральным улицам и мостам Рима. Никто не понимает, что происходит.

На площади камеры Си-би-эс и РАИ снимают в режиме непрерывной работы армию карабинеров, которая окружила Ватикан. Из подвальных окон базилики и из здания секретного архива идет густой черный дым. Комментаторы говорят, что в подвалах начался огромный пожар и что теперь огонь движется по извилистым подземным коридорам под площадью Святого Петра. Горят архивы. Две тысячи лет истории превращаются в дым, и дождь из пепла падает на купола Ватикана. Дым такой черный, что закрывает солнце. Кажется, что наступает ночь.

Грузовики тормозят, пожарные разворачивают шланги, надевают противогазы и исчезают внутри зданий, чтобы нанести удар по огню через подземелья. Телеоператоры так увлеклись съемкой этой операции, что ни один из них не замечает кортеж швейцарских гвардейцев на мостике, соединяющем Апостольский дворец с замком Святого Ангела. Этой дорогой когда-то ходили часовые во время дозоров. Длина ее примерно восемьсот метров. Она проходит по крепостной стене над улицей Корридори, по прямой линии, над головами толпы. Именно этим путем папы бежали из своего дворца, когда Ватикану угрожала опасность. Дозорный путь не использовался уже много столетий, но понтифики поддерживали его в рабочем состоянии — на всякий случай. И они были правы.

Кардинал Мендоса и кардинал Джованни молча идут в центре отряда. Мендоса опирается на палку. Джованни несет Евангелие от Сатаны, которое он завернул в кусок плотной красной ткани.

217

Вертолет итальянской армии на максимальной скорости мчится на север. В задней части салона сидят Кроссман и Валентина. Оба любуются извилистой линией Тибра, который вьется по долинам Умбрии. Самолет только что пролетел над Перуджей. Разрезая ледяной воздух, он мчится к горной цепи Апеннин, отроги которой видны вдали. Кроссман закрывает глаза. Он думает о Марии. Он сердится на себя за то, что увел ее из бостонской больницы и запихнул в этот проклятый самолет, летевший на Денвер. Он знал, что Мария пойдет до конца. И знал, что у нее есть способность видеть мертвых и занимать место жертв, смерть которых она расследовала. Мария нашла евангелие. И конечно, это стоило ей жизни. Это случилось из-за ее треклятого дара. Из-за того, что Кроссман притворился, будто забыл о его существовании.

За шесть лет, что он и Мария работали вместе, они говорили о ее даре всего лишь раз, на праздничном обеде в Белом доме, — и к тому же тихо, чтобы никто другой не услышал.

Кроссман в тот вечер был навеселе. Лишь для того, чтобы поддразнить Марию, которая стояла в стороне, он спросил ее, не видит ли она мертвецов среди живых в этих огромных гостиных, где сливки вашингтонского общества отхлебывают из бокалов шампанское по тысяче долларов за бутылку. Она вздрогнула и спросила:

— Что вы сказали?

— Мертвецы, Мария. Знаете, генералы времен войны Севера и Юга — Шерман, Грант или Шеридан. Или этот милый старина Линкольн. А еще лучше — этот старый проститут Гувер. Никогда не знаешь, что может случиться. Вдруг он до сих пор бродит здесь в своих гетрах?

— Вы выпили лишнего, Стюарт.

— Блин, это верно. Я действительно выпил. Так вы видите или нет мертвецов среди всех этих типов?

Мария кивнула: «Да». Сначала он подумал, что она шутит. Потом он встретился глазами с печальным взглядом ее серых глаз и понял, что это была не шутка.

— Сегодня здесь только один мертвец — женщина, — ответила она.

Кроссман еще пытался шутить, но уже без удовольствия.

— Она хотя бы красивая? — спросил он Марию.

— Очень красивая. Она рядом с вами. Она смотрит на вас. На ней синее платье и браслет с агатами.

В ноздри Кроссмана проник запах лаванды, и слезы выступили у него на глазах. В его сердце была огромная рана, которая никогда не заживет. Двенадцать лет назад его жена Сара разбилась насмерть в автомобиле, и вместе с ней погибли трое их детей. Четыре обгоревших трупа в «бьюике», который был так сплющен ударом, что остатки могли бы поместиться в ванне. Незадолго до смерти жены Кроссман подарил ей браслет с агатами. И об этом никто не знал.

После смерти Сары Кроссман топил свое горе в работе, как другие в алкоголе. Именно поэтому он так быстро поднялся по служебной лестнице ФБР.

Увидев, как взволнован ее шеф, Мария положила руку на его ладонь. Кроссман пробормотал несколько слов — глупых, поскольку речь шла о мертвой.

— Она… хорошо себя чувствует?

— Да.

За этим последовало молчание, во время которого Кроссман сжимал руку Марии. Потом он спросил еле слышно дрожащим голосом:

— Ей нужно что-нибудь?

— Нет. Это вам она нужна. Она пытается говорить с вами, но вы ее не слышите. Она пытается сказать вам, что уже двенадцать лет она рядом с вами. Не всегда, а время от времени. Она возвращается, проводит возле вас одну минуту, а потом уходит.

Чувствуя, как слезы переполняют его глаза и вытекают из них, Кроссман вспомнил все минуты, когда он чувствовал странные порывы легкого ветра с ароматом лаванды. Этот аромат он ощущал и тогда — в огромной гостиной Белого дома, где рекой лилось спиртное.

— Что она говорит?

— Она говорит, что счастлива там, где находится сейчас, и хочет, чтобы вы тоже были счастливы. Она говорит, что не страдала, когда умерла. Дети тоже не страдали. Она говорит, что теперь вам надо забыть ее и что вы должны снова начать жить.

Кроссман всхлипнул, но сумел подавить плач.

— О боже! Мне ее так не хватает.

Молчание.

— Вы… можете сказать ей, что я попытаюсь?

— Вы сами должны сказать ей это. Она здесь. Она слушает вас.

— А потом?

— Что «потом»?

— Она вернется?

— Каждый раз, когда она будет вам нужна, она будет рядом. А потом, когда-нибудь, когда ваша боль пройдет, она уйдет.