Книга Благословенный камень - Барбара Вуд

— У меня у самой руки-крюки, как только нужно что-нибудь починить, но, возможно, у меня немного больше опыта по этой части. — И она прекрасно справилась со своей работой.

После того как они проехали столько миль, днем мучаясь от жары, пыли и мух, а ночами слушая волчий вой и мрачное завывание ветра, мнение Мэтью о мисс Фитциммонс, которая никогда не жаловалась на то, что ей приходится выполнять мужскую работу, стало меняться. Если повозка застревала в поднявшейся речке, Эммелин, совершенно не думая о себе, бросалась в воду во вздымающихся юбках, изо всех сил помогая вытолкать колеса из грязи. Она наравне с мужчинами погоняла криком волов, занималась стиркой и чинила поломанные оси, обдирала шкуру с буйволов и штопала парусину так, как будто всю жизнь только этим и занималась. Постепенно эта девушка стала восхищать Мэтью. Он все реже и реже разглядывал портрет тщедушной Онории, а если же и смотрел на него, то размышлял о том, сколько бы она протянула, если бы ей пришлось путешествовать вместе с ними. Наверняка она была бы только обузой, а не помощницей.

Сам Мэтью тоже стал меняться. Он обнаружил, что под рукавами рубашки у него начали проступать мускулы, и, глядя в зеркало, замечал, что его лицо становится все более загорелым. Бледность — след длительного пребывания в темных салонах — поборол жаркий солнечный климат, пыль и бури. А его ладони покрылись мозолями, пока он бок о бок работал с Эммелин Фитциммонс.

Как-то ночью Маргаритка, собачка Шона Флаэрти, утащила у Ребекки О'Росс пирог с мясом. Это зрелище — собачка с огромным пирогом в зубах и преследующая ее миниатюрная миссис О'Росс со скалкой в руках — вызвало повальный смех. Мэтью смеялся вместе со всеми, а когда взглянул на Эммелин, то увидел, что она хохочет так, что слезы текут у нее по щекам.

И он вдруг подумал, что этой женщине присуща страстность во всем — не только когда она ест или говорит о правах женщин. Эммелин Фитциммонс жадно впитывала в себя жизнь со всей данной ей Господом энергией. И тут же где-то глубоко промелькнула предательская мысль, что она, наверное, такая же страстная и в любви.

Он почувствовал, что у него горят щеки и на какой-то миг захватило дух. Когда же она неожиданно оглянулась и встретилась с ним взглядом, сердце у него бешено забилось.

Двадцать шестого июня обоз разбил лагерь под теплым ясным небом форта Ламари. В лагерь пришли группы индейцев сиу, которые готовились к войне со своими соседями кроу, и переселенцы поделились с ними своим завтраком, состоявшим из хлеба и мяса, в обмен на бусы и перья. Все испытывали к ним дружелюбные чувства, хотя где-то глубоко внутри у них и таился страх американцев перед истребленными аборигенами.

Но когда всего на один день присоединившийся к ним французский траппер Жан Баптист рассказал, что в горах ожидаются ранние снегопады, их вновь стали одолевать страхи (все они слышали, как первые переселенцы оказывались в ловушке в занесенных снегом горах и умирали от голода), так что Амос Тайс сказал своим подопечным, что нужно идти быстрее.

Четвертого июля переселенцы отпраздновали семьдесят второй день рождения нации — элем с фейерверками, патриотическими речами и молитвами. Две тысячи воинов сиу, одетые в буйволовую кожу, украшенную бусами и перьями, скакавшие на битву со своими врагами кроу, остановились, чтобы посмотреть на праздник, устроенный белыми чужеземцами. Мэтью Лайвли, приняв от мистера Хопкинса стакан с бренди, который он приберег специально для этого случая, повернулся вместе со всеми к востоку, чтобы вспомнить оставленных там друзей и любимых. Мэтью вспоминал свою мать; Эммелин Фитциммонс, стоявшая рядом и державшая чашку с вином Чарли Бенбоу (из уцелевшего во время речной переправы бочонка), вспоминала своих родителей, лежавших за одной оградой на ферме, которую она, унаследовав, продала. Шон Флаэрти поднял стакан за Ирландию; Тим О'Росс вспоминал одну рыженькую девушку в Нью-Йорке; Шуманы выпили за свою семью в Баварии. Они вместе почтили оставшиеся в прошлом дома, потом повернулись к западу и выпили за новый дом, который им еще предстояло обрести.

Семнадцатого июля они раскинули лагерь на вершине Южного перевала, широкого перевала через Скалистые Горы — материковый хребет. Момент был подходящий для того, чтобы заняться починкой, штопкой, ремонтом, а заодно поразмышлять над важностью момента, ибо отсюда уже не было пути назад, — Южный перевал был промежуточным пунктом: с восточной стороны этого великого горного раздела реки текли в Миссисипи, по другую его сторону они текли на запад, впадая в Тихий океан. Переселенцы достали шахматные доски и карточные колоды, а гармоника со скрипкой заиграли какой-то оживленный мотив. Мистер Хопкинс тайком прикладывался к виски, пока его царственная супруга восседала на троне, позволяя детям носиться сломя голову по всему лагерю.

Эммелин латала юбку при свете фонаря, когда к ней застенчиво приблизилась старшая дочь Хопкинса. Она была его дочерью от первого брака; свою мачеху Альбертину девушка ужасно боялась. Поэтому она и пришла со своими тайными опасениями к Эммелин. С первых слов Эммелин поняла, в чем дело: девушка частенько проводила время наедине с одним из погонщиков, поэтому неизбежного следовало ожидать.

— Боюсь, это так, — сказала она спокойно, похлопывая по руке перепуганную девушку. — Если не приходят месячные, это первый признак беременности. — Когда же девушка заплакала, больше от страха перед мачехой, Эммелин проявила деловую хватку. — Я слышала, что впереди в обозе идет проповедник. Я попрошу доктора Лайвли съездить за ним и привезти его сюда. Вы поженитесь, и никто ни о чем не догадается.

Проповедник, который за последнее время видел столько похорон, что раньше он и подумать не мог, что такое возможно, был просто счастлив провести обряд бракосочетания в обозе Тайса, и несколько семей отправились вместе с ним, чтобы принять участие в торжестве. После того, как дочь Хопкинса с погонщиком обменялись клятвами под бдительным оком царственной Альбертины, не догадавшейся о тайне своей падчерицы, они устроили свадебную вечеринку, с игрой на скрипке и танцами под ночным небом, а Силас Уинслоу сделал снимок счастливой четы.

Во время свадебного пира, состоявшего из простого печенья без глазури и теплого сидра, Эммелин думала, глядя на Мэтью при свете костра: «Он стал увереннее в себе. Это уже не тот нервный молодой человек, каким он был три месяца назад. Да и загар ему к лицу».

Она хотела понять, чем так привлекал ее доктор Лайвли среди остальных мужчин, которые в большинстве своем были сильнее и крепче Мэтью. И поняла — добротой. Его не нужно было просить о помощи, на него всегда можно было рассчитывать.

Он с радостью делился пищей и часто уступал повозку уставшим женщинам, чьи мужья были глухи к их страданиям, он был внимателен к людям, спрашивая их о здоровье и самочувствии, в то время как остальные не чувствовали в себе сил даже на то, чтобы выругаться.

В те же минуты, когда Эммелин думала о докторе Лайвли, — что он не только добрый, но и привлекательный, Мэтью тоже думал об Эммелин Фитциммонс. Однако его мысли текли в совершенно другом направлении — он понял теперь, что пышные формы волнуют его намного больше.