Книга Полтавское сражение. И грянул бой - Андрей Серба

— Ты намерен мстить запорожцам? — удивился Волконский. — Понимаю твои чувства, но полагаю, что ты припозднился. На Сечь в конце апреля отправлен с карательной экспедицией полковник Яковлев, которому предписано покарать бунтовщиков по заслугам и сравнять с землей и водой их разбойничий вертеп. У Яковлева булавинцы сгубили родного брата-офицера, посему жалости и пощады от него смутьяны пусть не ждут. Так что полковник одновременно отомстит за своего брата и твоего побратима, тем более что Сметану из Каменного Затона с грамотой князя Меншикова отправлял он.

— Отомстит? Какой-то полковник Яковлев собирается сравнять с землей Сечь и покарать сечевиков? Не смеши, князь Григорий, мне сейчас не до этого. Твой полковник вернется из похода ни с чем, ежели вообще вернется, а мой побратим Филимон останется неотомщенным, чего я себе никогда не прощу.

— У Яковлева свыше шести тысяч штыков и сабель, сильная артиллерия, вдобавок он получит подкрепление из крепостиц на речке Самаре. А сечевиков, как сообщают дозорцы гетмана Скоропадского, не больше тысячи. Яковлев — опытный боевой офицер, при подобном превосходстве в силах он без особого труда исполнит полученный приказ и отучит гультяев-сечевиков поднимать оружие против Москвы.

— Ничего полковник не исполнит даже при десятикратном превосходстве в силах, — уверенно заявил Галаган. — Не ведаю, какой он вояка, а вот его противника, наказного кошевого Богуша, знаю не с чужих слов, а лично. Любой царский полковник против него слаб умишком будет, а боевого опыта у Богуша — выше макушки. А ежели учесть, что сейчас на Запорожье томится без дела немало бывалых, отчаянных старшин, что не пожелали лить братскую казачью кровь ни под русским стягом Скоропадского, ни под шведским знаменем Мазепы с Гордиенко, но которые все, как один, обязательно встанут на защиту неньки-Сечи, Яковлев обломает зубы о Запорожье и уползет восвояси в Киев, как побитое цуценя. Ты, князь Григорий, знакомый с Украиной лучше прочих царских начальных людей, слышал, чтобы какой-либо недруг хоть раз захватывал Сечь?

— Такого слышать не приходилось, хотя знаю, что на нее хаживали походами и поляки, и турки с татарами. Да и мы, россияне — чего греха таить! — тоже не всегда были ее друзьями.

— Никто еще не брал Сечь и не возьмет, поскольку сила против нее бесполезна — казачью силу не пересилит никакая другая сила. Сечь можно и нужно брать только одним оружием — хитростью, а чтобы это оружие сработало и не дало осечки, следует добре знать самих запорожцев, их обычаи и способы ведения войны. Ничего этого не знает царский полковник Яковлев, зато со всем этим прекрасно знаком бывший сечевой кошевой Галаган, от которого на Сечи нет ни одного секрета. Поэтому не число штыков и пушек у царского полковника Яковлева, а хитрость казачьего полковника Галагана сыграют решающее значение в деле наказания сечевиков и за гибель его побратима Филимона Сметаны, и за их измену русскому царю.

Волконский задумался. За время знакомства с Галаганом он составил представление о нем как об умном, находчивом, инициативном казачьем старшине, не лишенном хитринки и одновременно способном на жесткие, решительные поступки. Подтвердил он эту репутацию и в сегодняшнем разговоре. Действительно, положение экспедиции Яковлева, имевшего в своем тылу многотысячный отряд кошевого Гордиенко и которому, возможно, придется столкнуться с явившейся на помощь Сечи татарской ордой, не из завидных.

Но даже без поддержки Запорожья Гордиенко и ордой сломить сопротивление его защитников будет нелегко: прибытие карательной экспедиции заставит сплотиться в борьбе против нее все сечевое товарищество, стерев границу между сторонниками Мазепы и их противниками. Может, Галаган прав — хитрость бывшего сечевика, направленная против сегодняшних обитателей Запорожья, окажется более действенным оружием, нежели русские ядра и штыки. Но какая хитрость может помочь взобраться на отчаянно защищаемый крепостной вал или преодолеть широкое, простреливаемое водное пространство, которым во время весеннего половодья, пик которого на Днепре как раз в середине мая, окружена Сечь? Нелишне было бы выслушать по этому поводу самого Галагана.

— Дельная мысль, Игнат Иваныч, весьма дельная, — сказал Волконский. — Только какая хитрость может притупить запорожские сабли либо заставить стрелять мимо цели их мушкеты?

— Ведь на их добровольную сдачу полковнику Яковлеву, как я полагаю, рассчитывать нечего?

— Подобную мысль сразу нужно выбросить из головы — Богуш станет защищаться до последнего. Запорожские сабли и мушкеты тоже следует оставить в покое — надобно просто вынудить сечевиков принять бой в невыгодных для них условиях, и если не удастся разгромить, то пустить им большую кровь, после чего успешный штурм Сечи не составит особого труда. В чем преимущество запорожцев, позволяющее им выдерживать осаду на много сильнейшего их по численности отряда Яковлева? В том, что они под защитой укреплений и воды. Значит, необходимо выманить их в чистое поле и там заставить сразиться в равных условиях.

— Но это понимает и Богуш и никогда не допустит подобного развития событий.

— Добровольно, конечно, такого подарка он не сделает, поэтому я и употребил словечко «вынудить». Именно в том и заключается хитрость, чтобы заставить недруга свершить то, что выгодно тебе, а не ему.

— И ты, Игнат Иваныч, знаешь, как обмануть такую хитрую лису, как Богуш?

— На хитрую лису всегда отыщется более хитрая, — улыбнулся Галаган. — Не знал бы, не трепал попусту языком — не для того он у казака. Мы с тобой оба извещены паном гетманом, что у Мазепы недавно побывало посольство крымского хана и обещало ему свою подмогу. Как раз на нее и надеется Яким Богуш. Эта подмога к нему и подоспеет, только... — Галаган тихонько рассмеялся, заговорщицки подмигнул Волконскому: — Только под видом ордынцев будут мои казаченьки. Сделать это я мыслю так...

Галаган снова нагнулся к собеседнику через стол, принялся излагать ему свой план. Волконский внимательно его слушал, не перебивая, противореча или давая свои рекомендации по какому-либо вопросу. Выслушав до конца полковника, князь некоторое время молчал, обдумывая услышанное, после чего произнес:

— Дело стоящее, хотя рискованное. Но Богуша и сечевые повадки ты знаешь лучше меня, поэтому тебе и карты в руки.

— Значит, даешь добро на мой поход? — с загоревшимися глазами спросил Галаган.

Волконский едва не расхохотался. Ну и наивный ты человек, казачий полковник Галаган, мнящий себя хитрой лисой! Да на кой ляд он с целым полком охранял бы тебя в Чигирине, если не для того, чтобы в нужный момент использовать с наибольшей пользой для России? Сейчас этот момент наступил, и он готов не просто дать тебе свое разрешение на поход против запорожцев, но вытолкать в него взашей. Царь за это ему будет только благодарен, ибо мятежную Сечь он именует не иначе, как «надеждой неприятелю» и постоянно в указах и письмах напоминает, что «сие дело ис первых есть».

К тому же князь Меншиков интересовался у Скоропадского, кто из его полковников мог бы войти в состав экспедиции Яковлева, и получил ответ, что таковых нет: часть его старшин сама была в свое время сечевиками и не поднимет оружия на боевых другов-товарищей, остальные не сделают этого, страшась повесить на себя и весь свой род позорный ярлык наймитов русского царя и душителей истинной казацкой воли на Украине. Поэтому под начало Яковлева поступили донские казаки, прежде принимавшие участие в подавлении мятежа своего земляка Булавина и тем более не имевшие причин отказываться от карательного похода против бунтовщиков-запорожцев. И если украинский казачий полковник, тем паче с таким известным именем, как Гнат Галаган, добровольно изъявил желание разгромить казацкое разбойничье становище на Днепре, — Бог ему в помощь и скатертью дорога.