Книга Искушение богини - Паулина Гейдж

Он медленно повернулся к ней.

– Благодарю тебя, прекрасное божество, – тихо сказал он. – Благодарю тебя, божественное воплощение, живущая вечно. Я не забуду.

И он нежно обнял ее и целовал до тех пор, пока ветер не сдул зимнюю дымку, а пальцы Ра не обожгли их усталые лица.

Глава 28

Сенмут вернулся к себе во дворец и провел день, незаметно приводя в порядок дела. Полдень еще не наступил, а он уже посадил Та-кха'ет с пожитками и большей частью слуг в свою ладью и велел капитану отвезти ее на Север, к родителям на ферму. Она громко протестовала, чувствуя беду, но Сенмут легко чмокнул ее в щеку.

– Не спорь! – твердо сказал он. – Поезжай к моему отцу и оставайся там до тех пор, пока я не пришлю за тобой. Это ненадолго. Посмотри, я даже музыкантов с тобой отправляю! Пожалуйста, Та-кха'ет, замолчи, а не то я позову управляющего и он тебя побьет!

Она взглянула в его нежно улыбающееся лицо и перестала кричать.

– Хорошо, Сенмут, я поеду. Но если до конца зимы ты за мной не пришлешь, я вернусь! Что ты задумал?

– Что-то очень неприятное, – ответил он. Потом поцеловал ее еще раз и спустился по трапу на собственную маленькую пристань, откуда наблюдал, как веселая красно-белая ладья отошла от причала и матросы опустили в воду весла. Та-кха'ет махнула ему рукой и ушла в каюту, все еще сердясь, но он стоял и смотрел вслед ладье, пока ее корма не скрылась за поворотом и не растаял пенный след на воде. Только тогда он медленно поднялся по ступеням и зашагал по аллее опустевшего сада. Солнце горячо припекало, но без обычного для лета тяжкого удушливого зноя. Сенмут пришел к пруду, скрестив ноги, сел на траву и сидел, уставившись в коричневую воду, в глубине которой плавали рыбы, а над поверхностью носились стрекозы, и ни о чем не думал. Но как он ни старался, слышать собственное учащенное дыхание и биение здорового сердца не перестал. Великая любовь к жизни всколыхнулась в нем, и ему не хватало сил подавить ее. Он застонал и прикрыл лицо рукой. Младший управляющий тронул его за плечо:

– Господин, скольких гостей ждать сегодня к обеду? Вздрогнув, Сенмут поднял голову. Рассмеялся.

– Не надо никого ждать, мой друг. Сегодня пира не будет, так что можешь уйти к себе как только захочешь. Только отпусти слуг до заката и позаботься, чтобы около моей комнаты не осталось ни одного раба. Думаю, до утра мне никто не понадобится.

Тот поклонился, озадаченный, и оставил хозяина одного. Взгляд Сенмута вернулся к рыбам, голубым, зеленым, фиолетовым, деловито снующим в пруду, только теперь на душе у него стало легко, так легко и свободно, что он просидел у воды до тех пор, пока тени стоящих позади него деревьев не вытянулись и не коснулись его спины, и только тогда встал и быстро скрылся среди колонн очаровательной галереи, построенной им самим.

Они пришли, как только горны на стенах храма протрубили полночь. Он ждал их, сидя у своего ложа и читая при ровном желтоватом свете ночника. Он слышал, как они торопливо и тихо пробежали через приемную и свернули оттуда в коридор. Там они замерли на мгновение и потом пошли медленнее. Улыбаясь их нерешительности, он отложил папирус и встал. Вне всякого сомнения, они ждали, что во дворце будет полно стражи, огней и поджидающих их солдат. Кто-то тихонько толкнул дверь. Один голос торопливым шепотом что-то спросил, другой отрывисто скомандовал. Сенмут неподвижно стоял, изо всех сил стараясь не дать раскаленным пальцам смертельного ужаса впиться в него. Высокая, выложенная золотом кедровая дверь приоткрылась. Сенмут по-прежнему не двигался. Качнулась на сквозняке струйка благовонного дыма у алтаря за его спиной, сухо зашуршал и упал с ложа папирус, но глаза Сенмута были прикованы к черному провалу в стене, становившемуся все шире и шире. Все его чувства требовали: «Беги! Спасайся! Останься в живых!» В проеме появилась смуглая рука в кольцах, ощупывая край двери. На долю секунды Сенмут закрыл глаза и сглотнул, набедренная повязка пропиталась потом, пот струйками стекал по спине. С грохотом, который эхом отдался в коридорах, дверь распахнулась и ударилась о стену. На него кинулись двое, занесенные кинжалы в их руках желто и холодно блеснули в мягком, привычном свете. Он успел заметить озверевшие от ярости лица под голубыми шлемами, бешеные глаза, оскаленные зубы. В тот невероятно долгий миг, когда они до отвращения медленно скользили к нему, а время, казалось, превратилось в вечность, он взглянул на стену и увидел ее лицо в оправе двойного венца, задумчивое и навеки неизменное, взгляд золотых глаз, властный и снисходительный, устремленный на него. Он улыбнулся ей. И тут они достигли его, он упал, крича в предсмертной муке, звук собственного страха разорвал ему уши, через рот хлынула кровь. Синий потолок с серебряными звездами задрожал и растворился в широкой и глубокой черноте, которая распахнула свою ледяную пасть и ринулась вниз, чтобы поглотить его.

Хапусенеба они настигли, когда он прогуливался один в залитой лунным светом тишине сада. Несколько минут спустя он умер на мокрой траве, раненный в грудь и живот.

Нехези убили, когда тот возвращался к себе из дворца, – сначала превосходящие числом убийцы повалили двух его телохранителей, а потом закололи ударом ножа в шею его самого, хотя он отчаянно отбивался, пытаясь вырваться и вернуться во дворец. Неверными ногами он сделал еще три шага и упал, уткнувшись лицом в холодные каменные плиты. До восхода солнца осталось четыре часа.

Хатшепсут еще не ложилась, когда к ней ворвался Паере. Нофрет прилегла на коврике под дверью и урывками дремала, а Хатшепсут, сложив на груди руки и склонив голову, все мерила шагами покои, не в силах остановиться и пойти спать. Низкорослый слуга, спотыкаясь, ворвался в ее личную приемную, за ним по пятам гнался один из телохранителей его величества. Заметив слугу, она кинулась ему навстречу, вне себя от ужаса. Он дрожал, плакал и нечленораздельно лепетал. Обе его руки, щека и набедренная повязка спереди были измазаны кровью. Он пытался что-то сказать, но в неистовом отчаянии только и мог, что размахивать перед собой каким-то свитком. Задыхаясь, она односложно скомандовала солдату, тот схватил стоявший в углу кувшин с водой и вылил его содержимое на голову Паере. Того забила крупная дрожь, он несколько раз открыл и закрыл рот, не в силах унять слезы. Вдруг он упал в ее кресло и начал всхлипывать, все еще прижимая пергамент к груди окровавленными руками.

– Они убили его. Убили! – выкрикнул он отрывисто. Хатшепсут шагнула к нему, чувствуя, как немеют ноги, и выхватила свиток. Он был весь липкий от крови. На нем была ее собственная печать, сломанная давным-давно. Пока женщина, затаив дыхание, медленно разворачивала папирус, распахнулась другая дверь и в покои вбежал Дуваенене.

– Ваше величество, Хапусенеб, Нехези! Оба мертвы! Так скоро! Что мне теперь..?

Но она не слышала его, с выражением безмерного горя и ужаса на лице глядя на Паере. Пергамент был написан рукой самого Сенмута, это был самый первый план ее храма, нарисованный им когда-то. Поверх четких, изысканных линий стояли ее собственные слова: «Проверено и одобрено мной лично для архитектора Сенмута. Жизнь, процветание и счастье!»