Книга Королевский маскарад - Оксана Демченко

Он прожил длинную жизнь, выучил двух толковых помощников за пять лет до последней зимы рода, взял на воспитание третьего, мальчика Тимынтэ. Его не думали допускать до серьезных дел еще года три. И потому духов-помощников на последней заре года звали без Тимынтэ. Он расстроился, ушел в дальний край селения и там сидел, на холме. Глядел на короткий подскок солнышка. Тускло-рыжий поздний блик скользнул по снегу, неудачно зацепился за сугробы и разрезал их – так показалось враз похолодевшему от ужаса мальчику. Снег взметнулся темным фонтаном, багровым на фоне мгновенного заката. Уплотнился, задвигался, рождая ветер и низкий, ползущий по коже «звук без звука», как описал его Тимынтэ.

Из темнеющей с каждым мгновением низовой пурги у самых чумов вынырнули они. Олени, вылепленные из плотного наста. Изуродованные, однорогие, хромые, кривоватые – как и положено созданиям темного времени. Их копыта рвали покровы чумов, перерубали шесты, рушили постройки. Олени поднимали на рога людей. Волна крика покатилась по селению.

Чего-то подобного исподволь ждали каждую зиму. Может, потому и успели хоть кого-то спасти. Мужчины схватили оружие и попробовали разрушать страшных снежных оленей. Это оказалось возможно, но – порождений ночи было слишком много. Старшие и женщины в это время торопливо рассовывали детей по нартам. Несколько пар запряженных оленей стояли наготове с каждой стороны селения – так велел вождь, и так делалось уже не первый год…

Старшим детям отдали поводья и велели гнать оленей не останавливаясь. Тимынтэ силой запихнули в последние нарты. Он хоть и младший, но все же ученик шамана. Может, сумеет как-то помочь, отведет беду. Ему сунули еще и несколько охотничьих копий, похожих на «пальму» Дюпты. Олени бежали резво, они, кажется, тоже разобрали «звук без звука» – и испугались его не меньше, чем люди.

Сперва казалось: не догонят. Но потом сзади стал нарастать с непостижимой быстротой сухой скрип снега. Темные силуэты неслись по следу, их было немного, но и отстоять аргиш – санный поезд – оказалось, по сути, некому. Он распался, упряжные олени взбесились от ужаса, и дикие призраки доставали нарты одни за другими. Тимынтэ слышал крики, обрывающиеся жуткой окончательной тишиной. Он пробовал отбиваться и пел, пытался шаманить. Что сработало, почему выжили люди именно в его нартах – никто уже не скажет наверняка. Последнее, что помнили и Сыру, и сам Тимынтэ, – это удар плотного снега и холод, пронизывающий тело, впивающийся в каждую его жилку, изгоняющий саму память о тепле и жизни…

Сыру не видела, как возникла беда. Она была в чуме, играла с меховым олененком, выкроенным из обрезков шкур. Пела ему про весну и восход светила. Голос дрожал, потому что все знали: каждую зиму гибнут люди. И чья участь придет в этот раз – неведомо… Крики и шум прервали песню. Мама схватила девочку, завернула наспех, вынесла к краю селения, усадила в нарты, бросила туда же теплую парку. Закричала, замахала руками, торопя уходящую в ночь цепочку из семи пар оленей. Сыру помнила, что мать стояла и смотрела вслед. А потом чумы скрылись за спиной пологого холма, угасли звуки. Осталась только белая холодная равнина с длинными спокойными волнами рельефа. Звезды мерцали и прятались, задуваемые верхним ветром. Никто из детей не решался говорить или даже плакать: беда рядом.

Дорогу в ночи девочка не помнила. Кажется, путь был очень долгим. А может, это время тянулось невыносимо медленно, растянутое страхом и болью безнадежности… Позади осталось еще живое селение, в нем, помнили дети, метались люди, раздавались крики. Но даже самые младшие знали: нельзя возвращаться. Очаги уже угасли, люди смолкли, и едва ли в ближайшие годы кто-то решится кочевать близ страшного места. Его обогнут даже охотничьи тропы.

Олени бежали, селение удалялось – и кто-то первым решился вздохнуть. Может, их и не ищут? Но тут зазвучал и стал набирать силу скрип под копытами призраков зла, ставших настоящими, способными топтать снег. Сыру помнила, что очень старалась спасти своего мехового олененка. И ей показалось, что снежные звери остановились в каком-то одном прыжке от нарт. Почему – это едва ли разумно спрашивать у полумертвого ребенка, каким тогда была Сыру.

– Мы думали, может, ты знаешь ответ, – осторожно понадеялась девушка, глядя на «мужа». – Потому что они придут за нами в этот год, Элло. Опять придут.

– Точно, – подтвердил Тимынтэ. – Хэнку очнулся и велел сразу позвать меня. Он старался не терять сознания, хотел сказать: его резали костяным ножом шаманы-улаты. Они обосновались у самого леса, там, в верхних землях. Была весть: среди них жил до последнего времени один, шибко сильный.

– Нидя? – прищурился Лоэль. – Выходец с юга, да?

– Ты хорошо понимаешь то, что не сказано, – одобрил Тимынтэ. – Даже когда выглядишь уставшим.

– Вот, – с мрачным удовлетворением кивнул Дюпта. – И чего баруси у нас во всем виноваты? Они только-то и сильны одним: в людях жадность разжигают. Прочее мы сами делаем. Реку соседи-улаты захотели прибрать к рукам, всех кайга отсюда выжить навек. Это я понимаю, это – настоящая беда. И с ней можно бороться. А то твердят: духи недовольны, духам петь колыбельные надо, – скривился сын вождя. – Шаманов кое у кого следует поубавить, вот и обрадуются духи.

– Он так третий год говорит, – важно пояснила Сыру. – Его ругают, но зря! Дюпта умный, ну кто теперь возразит?

Пока в чуме шумели наперебой, Лоэль усердно доедал кашу. «Жены» старались сварить повкуснее да пересолили, довели до подгорелой корочки. Ну и пусть. Все равно замечательно – с орехами, с сушеными ягодами. Эльф чуть не поперхнулся, распробовав изюм! Настоящий крупный темный изюм, да еще и самый наилучший, без косточек… Лоэль удивленно глянул на Дюпту.

– Изюм, – весело кивнул тот. – Я в Леснии купил. Смешные они, сперва меняли одну горсть на две шкурки песца. Почему думают: если кайга, то глупый? Я их отругал и пошел к гномам. Железный народ честно торгует. Теперь мы весь мех им продаем. И наш род, и три соседних. Изюм у гномов стоит два серебряных кречета за фунт. Вкусно, правда? Сыру его сильно любит, я всегда много беру.

Лоэль кое-как проглотил новость. Неприятно признавать, что и ты обзавелся предрассудками. Леснийцы-купцы с насмешкой обсуждали убогость кайга, отдающих шкурки за плохое железо: мол, втыкаем тупой ржавый нож в бревно и кладем рядом наилучший мех, пока стопка не сравняется с рукоятью по высоте… Помнится, мама рассердилась и проделала с шутниками очень похожий трюк. За заклятие непромокаемости и неслеживаемости ворса стребовала стопку монет в рост тюка с мехом. Каждого! Торговцы охали, рвали бороды, вздыхали со всхлипом, но спорить не решались. Сорвавшейся некстати с языка похвальбы не вернуть, а характер у Сэльви сложный, и доброта ее порой принимает весьма своеобразные формы. Воспитательные…

В тот раз черноглазая ведьма молча смахнула монеты в платок и ушла. Купцы исчезли из городка еще до заката. А один из следопытов-эльфов убежал за наивными охотниками кайга. Отдал им монеты, велел впредь не верить людям юга на слово, не выспросив цену толком. Вернул охотников в город и сам водил по рядам, сердито торговался и набивал мешки товаром. Сопроводил потрясенных своим внезапным богатством кайга до граничной заставы. Интересно, где теперь те охотники? Бессмысленно спрашивать, воспоминанию лет сорок. Пустяк для вечного – и целая жизнь для человека. Лоэль вздохнул, с поклоном передал Сыру пустую миску.