Книга Аввакум - Владислав Бахревский

За лесом табор ждали, но Шереметев, прибавив в голову фальконетов, жахнул по польским хоругвям таким густым огнем, что всех крылатых и некрылатых ветром унесло.

Бой снова закипел, но остановили табор не татары и не поляки. До Чуднова оставалось не более пяти верст, когда уперлись в болото. Рабочий отряд, прикрываемый со всех сторон огнем орудий и конницей, принялся гатить топь. Хворостом с телег. Срубая чахлые деревца, пуская в дело разбитые телеги, укладывая в трясину мертвых лошадей и трупы убитых товарищей своих.

Шереметев поставил на краю болота по шесть пушек с обеих сторон гати и, как утром – в лес, так на ночь глядя – в болото, табор на глазах поляков и татар заскользил прочь из смертоносных объятий.

Шереметев был у пушек, командуя огнем и наблюдая за продвижением табора. Пропустил половину и тоже пошел со своими рейтарами через топь. Подсчитал, что коли половина выдержала натиск, то другая половина подавно выдержит. Задним приходится не только терпеть самолюбивые, а потому и самые жесткие удары, но и получать «посошки». Во второй половине табора у Шереметева были собраны русачки-стрельцы. Эти не выдадут, выстоят.

Дорога через болото – как сама судьба: ступил, так иди, не то что повернуть назад – попятиться невозможно. В спину дышат и напирают спешащие от смерти. Никаких слов не поймут и никакой правде не поверят.

А поспешать приходится так медленно, что впору самому спицы в колесах проворачивать, да только рабочего, который топь гатит, все равно обогнать нельзя. Через такое болото в мирное время дорогу год бы строили, а тут уложена широченная за полдня.

Пушки ухнули так трубно и жутко, будто вылезли из-под земли бешеные, праотцами побитые ярые туры и взревели.

Шереметев схватил возницу за плечо:

– Стой! Это не наши.

– Пошел! Пошел! – завопили сзади.

Гиблое место в заторе тотчас стало проседать и погружаться.

Возница стегнул лошадей, и Шереметев вдруг понял: он – заложник болота, заложник этой несчастной войны, всего украинского дела. А потому смирись и езжай из пасти волка, спасайся, а лучше засни. Еще неизвестно, удастся ли сомкнуть глаза ночью. Шереметев и вправду закрыл глаза, лег, ища покойного места ногам. Чужие пушки гаркнули на болото во второй раз, да так звонко, что по воде рябь пошла, будто кожа сморщилась.

Василий Борисович выскочил из телеги, успев подхватить пистолет, лежавший в изголовье.

– Сам пошел! – слышал он вослед себе. – Наведет порядок.

Краем гати, по телегам на четвереньках, через головы людей, по лошадям, пробирался вместе со своей охраной обратно, на край болота, где уже начиналось столкновение и смертная лихорадка.

Гать, спасительная для ушедших, превратилась в ловушку для ожидающих очереди. К польской и татарской коннице поспел на помощь генерал Вольф. Он привез пушки и привел восемь тысяч лучшей, наемной пехоты.

Шереметев сразу понял: тут не о порядке думать, а как спасти то, что еще можно спасти. Вражеская пехота уже вломилась в табор, отчленив добрую его треть.

На краю болота Шереметев встретил князя Григория Козловского. Князь собирал возле себя и строил пехоту.

– Рассекли табор, Василий Борисович. Иду на выручку.

– С Богом, Григорий Афанасьевич! Людей из табора выведи, а я пока сомкну, что осталось.

При виде воеводы паника прекратилась. Связывали, замыкали разорванную цепь телег. На телеги подняли и установили три пушки из стоявших возле гати, взяли какие полегче и еще порох, гранаты, дробь. Остальные пушки были обречены. Их нельзя было забрать не только из-за тяжести, они были нужны для спасения вырывавшихся из окружения людей. В оторванном таборе шла рукопашная.

Князь Козловский поспел вовремя, стройный натиск полутысячи стрельцов отбросил наемную шотландскую пехоту поляков, и войско, оставив телеги, начало втягиваться в болото, бросаясь дружно на атакующих и превращая ученую немецкую войну в русскую кровавую свалку. Пушкари, осаживая наседавших, стреляли дробью. И когда все войско встало на гать, дали залп и успели, убегая, пальнуть кто чем – гранатами, ядрами, свинцом, унося на себе остатки пороха.

Эти девять пушек достались полякам. В таборе они захватили запас продовольствия, которым кормились свита Шереметева и его рейтары. Воеводский великолепный шатер и часть сундуков со столовой золотой и серебряной боярской утварью, с шубами, с одеждой в жемчуге. Лошадей. Четыре сотни телег. Шереметев на съеденье врагу собирался пожертвовать четырьмястами телегами головного слабого табора, а потерял хвост. Но, главное, сколько же! Четыреста! И девять пушек! Только не стенобитных, а полевых.

Из болота русское войско выбралось ночью. Его ждала переброшенная на лошадях кружным путем наемная пехота, но на шотландцев русские кинулись опять врукопашную, враг не выдержал, отступил.

Чуднов был совсем близко, в двух верстах, но сил ни у войска, ни у воевод не осталось. Спали под дождем, в поле. И Шереметев спал.

Всеобщая эта немочь обернулась утром еще одним несчастьем.

Очнувшись от своего обморока, войско на рассвете 17 сентября вступило в город, торопясь устроить оборону на реке Тетереве. И никому в голову не пришло поторопиться и занять замок на горе, будто сам Чуднов уже спасал от всех бед. Поляки выспались лучше. Обойдя низину, они не посчитали за труд подняться на гору и беспрепятственно заняли замок. Теперь с горы лагерь Шереметева был как на ладони. Устанавливай пушки и расстреливай по выбору – хоть кухни, хоть коней, если наскучит людей убивать.

Забрав в домах как можно больше еды, Шереметев зажег Чуднов и согласился на стояние в низине, так, чтоб не доставали ядра со стен замка.

Но поляки, по примеру казацкой войны, соорудили несколько подвижных городков и обложили со всех сторон лагерь Шереметева шанцами. Стрелял Вольф гранатами. Гранаты рвались, убивали немногих, но многих ранили.

– Вы ждете, пока нас всех, как кур, переберут?! – накинулся Шереметев на Цецуру, появившись на его стоянке. – По сигналу – с третьим выстрелом пушки – ударьте на городки, сожгите их, притащите сюда, но поляков надо отогнать.

Цецура ни с первого, ни со второго раза гуляй-городков не взял. И теперь только его полк нес потери. Оказалось, воевать плохо – самих себя выстегать. В третьей мстительной атаке казаки так ударили на польские хоругви, что отбросили их за реку, а гуляй-городки сожгли.

Полк князя Щербатова, тесня от своих окопов польскую пехоту, снова вошел на окраину сожженного города, и вдруг стрельцы услышали запах горелого зерна. Под спаленным стогом соломы нашли яму с пшеницей. Разметали другие стога, и там зерно.

– Бог не оставил нас! – Впервые за эти дни Шереметев вздохнул с облегчением.

И вдруг еще одна добрая новость – непонятное, но облегчающее жизнь движение польского войска. Оно покинуло гору и ушло за реку, оставив за собой один только замок.