Книга Улица Светлячков - Кристин Ханна

— Очень смешно. — Талли подошла к кровати. — Твоя мама сказала, что у тебя по-прежнему проблемы с Марой?

— Это не твоя вина. Она напугана происходящим и не знает, как это просто — подойти и извиниться.

— Я тоже не знала.

— Ты всегда была для нее ролевой моделью. — Кейт закрыла глаза. — Я устала, Талли.

— У меня есть для тебя подарок.

Глаза Кейт открылись.

— То, что мне нужно, нельзя купить.

Талли ничего не сказала. Она протянула Кейт завернутый в оберточную бумагу предмет и помогла снять обложку.

Внутри лежал изящный альбом для записей. На первой странице Талли написала: «История Кейт».

Кейт долго смотрела на следовавшую за ней пустую страницу, не говоря ни слова.

— Кейти?

— Из меня бы не получился писатель, — сказала она. — Ты, и Джонни, и мама хотели, чтобы это было так, но я ничего толком и не сделала. А теперь уже поздно.

Талли погладила запястье подруги, удивившись тому, каким хрупким и тонким оно стало. Казалось, что малейшее прикосновение оставит на коже Кейт синяк.

— Ради Мары, — тихо произнесла она. — И ради мальчиков. Они вырастут и прочтут.

— Но что я могу написать?

На это у Талли не было ответа.

— Просто пиши обо всем, что вспомнишь.

Кейт закрыла глаза с таким видом, словно сама мысль обо всем этом казалась ей непереносимой.

— Спасибо, Талли.

— Я больше не оставлю тебя, Кейти.

Кейт не открыла глаза, но на губах ее мелькнула улыбка.

— Я знаю.

Кейт не помнила, как заснула. Минуту назад она говорила с Талли, а в следующую минуту проснулась в темной комнате, где пахло цветами и дезинфекцией.

Она так много времени провела в этой комнате, что уже чувствовала себя здесь почти как дома, а иногда, когда надежда в глазах членов ее семьи становилась для Кейт просто невыносимой, ее утешала царившая в этих бежевых стенах тишина. Когда она оставалась здесь одна, ей не было нужды притворяться сильнее, чем она есть.

Но сейчас ей не хотелось находиться здесь. Ей хотелось оказаться дома, в собственной постели, в объятиях любимого мужа. А сейчас Джонни спал здесь же, на больничной койке у противоположной стены.

Или быть вместе с Талли на берегу реки Пилчук и обсуждать последний альбом Дэвида Кэссиди и поедать из пакета кукурузные хлопья.

Воспоминания вызвали на ее губах улыбку и каким-то непостижимым образом уменьшили страх, с которым она проснулась.

Кейт знала, что больше не сможет заснуть без лекарства, но ей не хотелось будить ночную медсестру. Кроме того, жить ей оставалось так недолго, так зачем же тратить время на сон?

Такие мысли начали посещать Кейт всего несколько недель назад. До этого, с того момента, как ей поставили диагноз, она делала все, что было необходимо, причем старалась делать это с улыбкой, предназначенной для окружающих ее людей.

Операция? — «Да, конечно, режьте меня и заберите мои груди».

Облучение? — «Разумеется. Облучайте меня».

Химиотерапия? — «Еще порцию яда, пожалуйста».

Тофу и мисо-суп? «Очень вкусно. Можно добавки?»

Кристаллы. Медитация. Визуализация. Китайские травы.

Она прошла через все, стараясь оставаться мужественной. И, что гораздо важнее, она действительно верила во все это. Верила, что сможет вылечиться.

Усилия истощили ее, а вера — вера ее сломала.

Кейт тяжело вздохнула и потерла глаза. Наклонившись, зажгла лампу на прикроватной тумбочке. Джонни, уже привыкший к беспорядочному расписанию ее пробуждений, приподнялся и сонно пробормотал:

— С тобой все в порядке, малышка?

— Все в порядке. Спи, Джонни.

Пробормотав что-то неразборчиво, Джонни снова опустился на подушку, и спустя всего несколько секунд Кейт услышала его тихое похрапывание.

Кейт протянула руку и взяла альбом, который принесла Талли. Провела пальцем по гравировке на обложке и листам с золотым обрезом.

Это будет больно. Несомненно, это будет больно — взять ручку и попытаться описать собственную жизнь. Для этого придется вспомнить все: кем она была, кем хотела стать. Воспоминания будут болезненными. Причем сейчас и плохое, и хорошее одинаково способны ее ранить.

Зато ее дети смогут потом не только вспомнить эти тяжелые дни ее болезни, но и разглядеть за болезнью ее, женщину, которую они всегда будут помнить, но которую у них не было времени как следует узнать.

Талли была права. Единственный подарок, который Кейт может сделать сейчас своим родным, — это рассказать им правду о том, кто она.

Кейти раскрыла альбом. И поскольку она так и не придумала, с чего начать, она просто начала писать:

«Паника всегда начинается у меня одинаково. Сначала возникает чувство, будто все внутренности завязали в узел, потом наступает тошнота, потом мне начинает не хватать воздуха. И сколько ни делай глубоких вдохов, это не помогает. А вот причины моего страха каждый раз разные, и я никогда не знаю заранее, что способно вызвать у меня все эти неприятные ощущения. Это может быть поцелуй моего мужа. Или выражение грусти в его глазах, когда он отстраняется. Иногда я понимаю, что он уже оплакивает меня, скучает по мне, хотя я еще здесь. Но хуже всего то, как моя дочь молчаливо принимает все, что я говорю. Я бы отдала сейчас все на свете за одну из наших прежних бешеных ссор. Это одна из главных вещей, о которых я хочу сейчас рассказать тебе, Мара. Те ссоры были из реальной жизни. Ты боролась за то, чтобы освободиться от необходимости быть моей дочерью, но еще не знала, как быть собой, в то время как я боялась тебя отпустить. Таков цикл любви. И мне очень жаль, что я тогда не догадалась об этом. Твоя бабушка говорила мне, что я пойму, что ты сожалеешь обо всем этом, еще раньше, чем это поймешь ты сама. И она была права. Я знаю, что ты уже жалеешь о некоторых вещах, которые ты мне говорила, и я тоже жалею о некоторых своих словах. Теперь все это уже не имеет значения, и все же я хочу, чтобы ты знала. Я люблю тебя и знаю, что ты любишь меня.

Но это снова всего лишь слова, не так ли? А я хочу пойти дальше. Поэтому, если ты сможешь это перенести (все-таки я ничего не писала уже несколько лет), я хочу рассказать тебе историю. Это моя история и твоя тоже. А началась она в тысяча девятьсот шестидесятом году в небольшом фермерском городке на севере от Сиэтла. В обшитом досками деревянном доме на холме над конским пастбищем. Но самая хорошая часть истории начинается в семьдесят четвертом году, когда в доме напротив поселилась самая классная девочка на свете…».

34

Сидя в кресле перед гримером, Талли смотрела на свое отражение в зеркале. Впервые за много лет она обратила внимание на то, какими огромными были гримерные зеркала. Неудивительно, что знаменитостям было так легко потеряться в собственном отражении.