Книга Картонные звезды - Александр Косарев

— Слушай, — пошептал он, с трудом поворачиваясь на бок, — все вместе мы не дойдем… Давай выбираться отсюда только вдвоем, — предложил тот, цепко хватаясь за мой рукав. — Что скажешь? Зачем тебе нужна эта вьетконговка? Таких как она, здесь сколько угодно. Кроме того… послушай… наше правительство выплачивает значительное вознаграждение за спасение военнослужащих…

— Так ты же не военнослужащий, — равнодушно отозвался я, приподнимая несколько ожившего радиста. — И к тому же весьма затруднительно получить награду за твое спасение, находясь здесь. Ты так не считаешь?

— Ерунда, — замотал тот головой, — это чисто технические трудности. Мы их преодолеем в два счета…

Я осторожно огибал упавшие деревья, преодолевал мелкие канавки и рытвины, продирался через бамбуковый частокол, а он все уговаривал меня выбираться из джунглей на пару, применяя все уловки, которые непрерывно выдавал его воспаленный мозг. Я, конечно, поддакивал, спорил и опровергал его аргументы, даже особо не вслушиваясь в то, что он мне говорил, поскольку весь этот звуковой фон помогал хоть как-то отвлечься от гудящих ног и болезненно ноющей спины. Вскоре показалось и разлапистое дерево, под которым я оставил Лау Линь.

— Все что ты мне наболтал, — из последних сил встряхнул я своего спутника, — забудь, как минимум, на сутки. Будете сидеть здесь вдвоем, пока я не приведу помощь. И без глупостей мне. Делись с Лау Линь водой и присматривай за ней. Пока все наши жизни не стоят и гроша, и те суммы, которые ты мне сулил, тоже не имеют ни малейшей ценности. Понял? Вернусь, проверю!

— Yes! — коротко ответил Юджин, и его лихорадочное возбуждение вдруг сменилось полным упадком сил.

Я усадил его рядом с бредящей девушкой и вложил ему в руку флягу.

— По глотку в час, — напомнил я бледному от боли американцу, — и не больше! Я ведь могу и задержаться.

— Понимаю, — хмуро отозвался он, — постараюсь соблюсти график.

— Да, ты уж постарайся, — строго бросил я ему на прощание, уже уходя вдаль по протоптанной мной тропе.

Добравшись до устроенного мной поворотного знака, я бросил на него еще пару срезанных веток, на тот случай, если не смогу сам вернуться обратно, и побрел влево по дороге, стараясь при этом не упасть. Для помощи ослабевшим конечностям я даже вырезал палку и при ходьбе опирался на нее. Дело было в том, что в детстве я чем-то заболел и три года провел привязанным к больничной койке в городе Ялта, куда меня перевезли из Москвы. Родители меня навещали достаточно редко, и с трех лет мне пришлось самому как-то определяться в нелегкой больничной жизни. Лечение дало положительный результат, но все же моя правая нога так и осталась менее сильной. В нормальной жизни это никак не сказывалось, но сейчас, в условиях предельного напряжения, именно она стала моим слабым звеном.

Шел я долго, так долго, что постепенно все мои мысли сосредоточились только на процессе передвижения ног. Правую, на шаг вперед, потом левую, потом правую, потом левую, затем опять левую… Правую руку вперед, левое колено туда же, затем подтянуть правое колено и левую руку вперед. Шаг, шаг, еще один… Лицо мое неожиданно ощутило жесткий удар, и дневной свет тут же померк, словно чья-то невидимая рука разом выключила солнечный рубильник.

* * *

Очнулся я в том же положении, как и упал, то есть носом вниз, руки в стороны. Сообразив, что я лежу, а вовсе не иду, как следовало из сложившихся обстоятельств, я пошевелился и предпринял попытку подняться. Из-под моей одежды опрометью выскочила целая стая незнакомых насекомых, видимо возомнивших себе, что им неожиданно привалила целая гора дармовой пищи. Я усмехнулся и принялся отжиматься от земли. Подъем в вертикальное положение был мучительным, но, понукая себя громкой руганью, я все же выпрямился и победно взглянул по сторонам. Видел я плохо, в глазах двоилось и расплывалось, но, тем не менее, достигнутая крошечная победа меня так воодушевила, что я издал даже нечто подобное боевому кличу. Но на этом моя воинственность и истощилась. При попытке шагнуть вперед, я снова потерял равновесие и шумно завалился в ближайший к дороге куст, едва не напоровшись на свою же палку. «Вот досада-то, — совершенно равнодушно, будто о ком-то постороннем, подумал я, — вот так некоторые и мрут от голода. Была бы хоть вода, можно было бы хотя бы пузо ею налить, все не так противно». Едва я подумал про воду, как совершенно непереносимая жажда охватила все мое существо. И подстегнутый этим, я довольно резво пополз туда, где теоретически находилась вожделенная жидкость, то есть в сторону деревни. Сколько времени я так передвигался, точно сказать не могу, но явно долго. До тех пор, пока неожиданно для себя не услышал хорошо различимый человеческий голос. Замерев от неожиданности буквально на секунду, я торопливо вскинул голову. Метрах в пятидесяти от меня над полосой травы мерно колыхались две остроконечные крестьянские шляпы.

— Эй-хр-р, — просипел я пересохшим голом, изо всех сил стараясь привлечь их внимание.

Напрасно. Оставалось единственное средство — выстрелить в воздух, что я тут же и сделал, не пожалев последнего патрона. Результат был просто обескураживающим. Шляпы мгновенно исчезли из поля зрения, и только дробный шорох быстро удаляющихся шагов показал, что мои необдуманные действия привели к полному краху. Выронив совершенно бесполезный пистолет, я некоторое время беззвучно и бесслезно плакал, но понемногу собрался с силами и продолжил свое движение, утешая себя мыслями о том, что обжитые места все же близки, раз начали попадаться живые люди. Дальше все, что со мной происходило, вспоминается фрагментарно, рваными кусочками. То я куда-то катился, то на меня, тупо хрюкая, смотрела большая черная свинья, то мою ногу дергал кто-то невидимый, но безжалостный.

Окончательно я пришел в себя только ночью. К моему счастью и ужасу, я лежал явно в какой-то убогой хижине на невысоких, застланных засаленными циновками полатях. Ощущение безмерного счастья, это по-человечески вполне понятно. Хоть сам добрался до какой-то цивилизации. Ужас же обуял меня тогда, когда я подумал о судьбе моих бедных спутников, вынужденных еще одну ночь проводить на голой земле. На стоящем неподалеку столике горела керосинка, и, приподнявшись на локтях, я увидел, что кроме лампы на столе есть еще кое-что, прикрытое смятой газетой. Даже робкая надежда на то, что вблизи находится какая-то еда, заставила меня немедленно подняться и подобраться к столу. Я не ошибался, передо мной явилось целое сокровище. Две жареные рыбки, горсть остывшего риса, вареное яйцо и тушеные овощи в невысокой миске. Возможно, там же лежали и ложка с вилкой, но мои глаза видели только пищу. Урча от нетерпения, я жадно набросился на еду, смолотив бедных рыбок вместе с головами и хвостами. Вылизав тарелки, я запил еду кружкой черного, как деготь, чая и, пошатываясь, выбрался на улицу. Урезанная наполовину луна скупо освещала ближайшие домики. Свет горел только в одном из них, и я, непрерывно ощущая угрызения совести за то, что мне самому так хорошо, направился прямо к нему. Постучал, толкнул скрипучую дверь и вошел внутрь. В отгороженном плотной занавесью закутке у странного, похожего на этажерку сооружения сидел молодой мужчина в длинной, до колен, рубахе и читал какую-то брошюру. Завидев меня, он поднял голову, но поскольку я находился в тени, приподнял заодно и лампу.