Книга Охотясь на Адэлайн - Х. Д. Карлтон

твой парень», — поправляет папа. «Я договорился не обращаться полицию по поводу всей этой ситуации. Но это не значит, что я позволю вам быть в ее жизни, если это произойдет. Если ты хочешь отвалить и стать преступником, хорошо, но не впутывайте в это нас».

Через секунду телефон отключился, и я вспыхнула. Издав разочарованный крик, я отправляю телефон в полет через всю комнату, прямо в тот момент, когда Зейд входит в дверь.

Он замирает, следя глазами за телефоном, когда тот врезается в каменную стену и и разбивается вдребезги.

«Хочешь, чтобы я пошел и похитил ее?» — предлагает он.

Я поворачиваю голову к нему, моя ярость усиливается.

«Он не дает мне увидеться с ней, потому что мы преступники. И твое решение — …совершить еще одно преступление?»

«Ну, когда ты так говоришь».

Зарычав, я отшатнулась от него и бросилась к балкону, нуждаясь в том что бы убежать.

Теплый ветер развевает мои волосы, как только я выхожу, посылая пряди, развевающиеся вокруг моего лица. Это только олицетворяет то, что я чувствую, как Медуза с короной из разъяренных змей.

Это несправедливо, но становится все труднее смотреть на Зейда и не винить и его. Я начинаю возвращаться к той горькой, ненавистной части себя которая была уверена, что моя жизнь не была бы таким проклятым дерьмовым шоу, если бы если бы Зейд не ворвался в нее.

И, как Медуза, из-за того, что меня несправедливо наказали, я хочу наказать всех остальных в отместку.

Я чувствую Зейда позади себя прежде, чем слышу его. Всегда такой тихий — всегда подкрадывается ко мне.

«Твой отец ведет себя как мудак, Адди, но она поправится, и он не сможет держать ее от тебя», — тихо уверяет Зейд.

А что, если к тому времени он влезет ей в голову? Убедит ее, что я плохая для нее, и и тогда она решит, что я не достоийна любви.

И они всегда будут чувствовать себя так, пока я с Зейдом. Они всегда будут видеть в нем плохой выбор, и пока я с ним, они не допустят меня в свою жизнь.

Как только у меня появляется шанс наладить настоящие отношения с мамой. его вырвали у меня. Это похоже на то, как если бы все мое детство сжали в один день и заставляет меня пережить его заново.

«Может, тебе лучше уйти», — пробормотала я.

Проходит такт, прежде чем он говорит: «Хочешь повторить это для меня, маленькая мышонок?»

Сжав зубы, я рявкаю: «Тебе нужно уйти».

Я сказала маме, что Зейд всегда будет любить меня безоговорочно, но именно из-за этой любви она чуть не погибла. Он сам это сказал — Клэр хочет меня так чертовски сильно из-за него. Из-за того, как много я для него значу.

Принять его любовь было трудно, но я научилась смиряться с этим, когда я была единственной в опасности. Теперь я не знаю, так ли это. Мои родители, может, и сволочи, но стоит ли жертвовать их жизнями ради этого дерьма?

Я не свожу глаз с воды, искрящейся в полуденном свете, но его молчание настолько мощное, что оно вторгается во все пять моих чувств. Все шесть, если быть честной. Потому что я чувствую, как он разгневан.

— Ты думаешь, это решит все твои проблемы? — он хихикает.

Я оборачиваюсь.

— Может, и так. Ты можешь убить Клэр и всех ее приспешников, и я наконец-то смогу жить спокойно.

Он поднимает бровь, и его глаза никогда не подходили ему лучше до этого момента. Один такой ледяной, а другой такой полный тьмы — две опасные его части, отражающиеся во мне.

— Это уже надоело, Аделин.

Я отпрянула назад.

— Почему ты злишься, что не можешь заставить меня зациклиться на тебе до такой степени, что ты нужен мне рядом со мной каждую гребаную секунду дня? Или потому что ты не можешь…

— Что, детка? Я не могу что? Заставить тебя любить меня? Заботиться обо мне? Или дело в том, что я заставляю тебя чувствовать все эти вещи, когда ты этого не хочешь?

Он впивается мне в лицо, гнев стягивает его шрамы и усиливает ледяную тьму в этих глазах цвета инь-янь.

Вы когда-нибудь сталкивались лицом к лицу с разъяренным медведем? Смотрели в глаза зверя, когда он пылает? Большинство из них не доживают до того, чтобы рассказать об этом.

— Ты думаешь, я поверю в твою маленькую ложь? Как будто у меня есть хоть унция неуверенности в себе. — Он заканчивает последнее заявление смехом, и это бьет по мои нервы. Я чувствую, как мое лицо светлеет, а глаза темнеют.

Он смеется надо мной, и я хочу сделать ему больно. Не кулаками, а моими словами. Я хочу, чтобы он возненавидел меня, чтобы он понял, каково это — ненавидеть кого-то так сильно, но все равно жаждать его.

Хоть раз я хочу, чтобы он почувствовал то, что я, блядь, чувствовала, когда он силой ворвался в мою жизнь.

— Нет, но это будет беспокоить тебя, когда ты поймешь, что все твои усилия были потрачены впустую. — Его улыбка сползает, и я чувствую свою первую дозу победы. Я делаю шаг к нему, наслаждаясь тем, как он напрягается. — Все это время, потраченное на то, чтобы использовать мое тело против меня во имя любви, только чтобы никогда не заставить меня полюбить тебя вообще.

На этот раз, когда он улыбается, в его улыбке нет ни капли веселья. Она свирепая и говорит о человеке с веревкой на шее, стоящем перед решением повеситься и спасти свою любимую от той же участи или бросить ее на на виселицу.

Собирается ли он причинить мне боль в ответ, чтобы защитить себя? Или он собирается стоять здесь и принимать это?

— О? — бросает он вызов. — Признаваться в любви и умолять меня вырезать розу в твоей груди, было просто так?

Он обнажает зубы, и мои легкие сжимаются.

— Неужели ты настолько преуспела в написании книги, что уже не отличаешь реальность от своего воображения?

Я сужаю глаза.

— Стокгольмский синдром — это реальность. Человеческая реакция на кого-то, кому постоянно угрожают. Имеет смысл обмануть наш мозг, чтобы думать, что мы любим этого человека. Если только это облегчает терпимость к нему.

Он поднимает бровь, не впечатленный. И этот поступок все так же потрясает сердце. как и всегда.

— Разве это приятно? Приятно ли наказывать меня за то, что твой отец делает? — спрашивает он, его глубокий голос — всего лишь шепот.