Книга Остров фарисеев. Фриленды - Джон Голсуорси

Дирека будет менее опасным: его как бы официально признают, – и это в свою очередь заставит его вести себя осторожнее и осмотрительнее. Трудно сказать, откуда у нее взялась эта вера в узаконивающую силу прессы: по-видимому, редко читая газеты, она все еще разделяла их собственное мнение о себе и верила, что, когда они пишут: «Мы сделаем то-то», – или: «Мы должны сделать то-то», – они действительно выступают от лица всей страны, от имени сорока пяти миллионов, которые намерены что-то совершить. На самом же деле, как это знают все читатели старше Недды, газеты выступают, и к тому же не слишком решительно, от лица какого-то одного, никому не известного господина, которому недосуг делать что бы то ни было. Недда верила, что пресса – могучая сила, она ведь постоянно об этом слышала, но ей до сих пор еще не приходило в голову подумать, в чем эта сила заключается. Не то она поняла бы, что, хотя пресса и пользуется определенной монополией пропаганды своих мнений и обладает тем корпоративным духом, который заставляет полицейских горой стоять друг за друга, она тем не менее полна самых крайних противоречий и, при всей своей трезвости, совершенно бесплодна, поэтому деятельность ее практически сводится к распространению новостей (семи из десяти этих новостей лучше было бы сгинуть во мраке неизвестности!) и «разжиганию низменных страстей». Нельзя, конечно, сказать, что пресса это сознает, да и вряд ли ей кто-нибудь это скажет, ведь пресса – могучая сила!

Недда успела на поезд. Она вся горела: щеки – от быстрой езды, душа – от сознания своей отваги и от радости, что наконец-то и она может что-то сделать.

Соседями ее по купе третьего класса были какой-то симпатичный человек, очевидно, вернувшийся из плавания матрос, и худая высохшая деревенская женщина в черном, очевидно, его старенькая мать. Они сидели друг против друга. Сын глядел на старушку сияющими глазами, а она ему рассказывала:

– Вот я и говорю, говорю я: «Что?» – а он мне говорит: «Да, – говорит. – Я же это самое и говорю…»

Недда подумала: «Какая прелесть! Да и сын очень милый. Я люблю простых людей».

Спутники ее вышли на первой остановке, и дальше она ехала одна. Выйдя на вокзале Паддингтон, Недда взяла такси и поехала в Грейс-инн. Но теперь, когда цель ее была так близка, она вдруг очень встревожилась. Разве такой занятой человек, как мистер Каскот, сможет уделить ей столько времени и поехать так далеко? Но если она хотя бы объяснит ему, что там происходит, и то будет хорошо; он тогда сможет опровергнуть мнение того человека в другой газете! Как это замечательно – иметь возможность писать каждый день в газете, чтобы тебя читали тысячи людей! Такая жизнь дает ощущение, что ты выполняешь священный долг. Иметь возможность авторитетно выражать свое мнение, навязывать его стольким людям, то есть убеждать в своей правоте такое множество людей! Какое должно быть у человека чувство ответственности – он ведь просто вынужден вести себя благородно, даже если он по натуре и не очень благороден! Да, профессия эта замечательная, ее достойны только лучшие люди. Кроме мистера Каскота, она была знакома только с тремя молодыми журналистами, которые работали в еженедельниках.

На ее несмелый звонок дверь отворила широколицая девушка, кокетливо одетая в черное платье и передник; яркий цвет лица, мясистый рот и плутовские глаза сразу говорили, что она не дитя Лондона. Недда мгновенно сообразила, что это та самая девушка, за которую она тогда просила мистера Каскота. Она спросила:

– Вы Уилмет Гонт?

Девушка заулыбалась так, что у нее совсем не стало видно глаз:

– Да, мисс.

– Я Недда Фриленд, двоюродная сестра мисс Шейлы. Я приехала из Джойфилдса. Как вы живете?

– Спасибо, мисс, хорошо. Тут не соскучишься.

Недда подумала: «Вот так о ней и рассказывал Дирек!

От нее прямо пышет жизнерадостностью!» И она с сомнением поглядела на девушку – строгое черное платье и передник, казалось, были для нее ненадежной уздой.

– Мистер Каскот дома?

– Нет, мисс, он, верно, у себя в газете. Фладгейт-стрит, дом двести пять.

«Ах, – тоскливо подумала Недда, – я ни за что не решусь пойти туда!» И, снова взглянув на девушку (плутоватые глаза-щелочки, глубоко запрятанные между скулами и лбом, казалось, поддразнивали ее: «Ну, будто я не знаю про вас и мистера Дирека!») Недда с огорчением ушла. Сначала она решила поехать домой в Хемпстед, потом – обратно на вокзал, но вдруг подумала: «А почему бы мне, в сущности, не попытаться? Никто меня не съест».

Она добралась до Фладгейт-стрит в обеденный час, поэтому редакция большой вечерней газеты показалась ей довольно пустынной. Недда предъявила визитную карточку и, переходя из рук в руки, попала наконец в небольшую мрачную комнату, где какая-то молодая женщина быстро стучала на пишущей машинке. Недде очень хотелось спросить, нравится ли ей это занятие, но она не решилась. Вся обстановка, казалось, была насыщена какой-то деловитой важностью, словно все вокруг нее беспрерывно твердило: «Да, мы могучая сила!» Сев у окна, выходившего на улицу, она принялась ждать. На здании напротив можно было прочесть название другой знаменитой вечерней газеты. Да ведь это та самая газета, которую она читала за завтраком! Номер с заметкой она купила потом на вокзале. Направление этой газеты, как она знала, было диаметрально противоположно направлению газеты мистера Каскота. Но и в здании напротив, несомненно, царит такая же важная, деловая атмосфера; если бы отворить окна обоих домов, над головами прохожих, наверное, замелькали бы дымки мощных залпов, словно два старинных фрегата встретились в зеленом море.

И тут у Недды впервые блеснуло понимание того комического равнодействия сил, которое существует не только на Фладгейт-стрит, но и во всех человеческих делах. Они палят, палят, но только дымки выстрелов курятся в воздухе! Вот, наверно, почему папа их всегда зовет «эти субъекты»! Но едва она начала задумываться над этим вопросом, как в одной из соседних комнат резко зазвонил колокольчик и молодая женщина чуть было не упала на пишущую машинку. Вновь обретя равновесие, она встала и поспешно вышла. Дверь осталась открытой, и Недда увидела большую приятную комнату, стены которой были сплошь увешаны изображениями людей в таких позах, что Недда сразу узнала в них государственных деятелей. Посредине, у стола, спиной к ней на вертящемся стуле сидел мистер Каскот, пол вокруг него усеивали исписанные листы, словно опавшие листья – поверхность пруда.

Недда услышала его приглушенный, но все равно приятный голос. Он торопливо сказал:

– Возьмите их, возьмите их, мисс Мейн!