Книга Надежда узника - Дэвид Файнток

– Не надо обо мне заботиться. Мне уже четырнадцать лет.

– Где ты достал наркотики?

– Из рюкзака, – ехидно ухмыльнулся он. – Вы же не догадались его проверить.

– Верно, не догадался. Моя голова была забита всякой ерундой: как уничтожить проклятых рыб, как взорвать орбитальную станцию!

– Простите, что так получилось, я доставил вам много хлопот. Мистер Сифорт, вы вернете меня на Надежду?

– Конечно. – Я поморщился от боли в челюсти.

– Жаль. Как это скучно, всю жизнь копаться в земле! Если б вы знали, как я ненавижу плантации!

– А что ты любишь?

– Ничего. Впрочем, есть одна вещь… – Он поднял на меня взгляд. – А не будете смеяться?

– Не буду.

– Мистер Сифорт, я хочу быть гардемарином, как Дерек Кэрр.

– Чушь какая, – невольно улыбнулся я, но, заметив обиженный взгляд Джеренса, тут же спохватился:

– Я не смеюсь, Джеренс. Понимаешь, в чем дело… Твоего отца хватит инфаркт, если он узнает, что ты пошел в армию. А без его разрешения я не имею права взять тебя на службу, ведь ты несовершеннолетний.

– Имеете право. Если несовершеннолетний летит на военном корабле без родителей, то командир корабля становится его опекуном и имеет право решать такие вопросы.

– Откуда ты это знаешь?! – изумился я.

– Спросил у лейтенанта Кана. А помните, как вы взяли на службу двух несовершеннолетних на борту «Дерзкого»? Они ведь не хотели.

– У меня достаточно нормальных гардемаринов, зачем мне наркоман?

– Я не наркоман! – возопил он.

– Хватит! – Я встал. – Утром тебя выпустят. Пока обвинения тебе предъявлять не буду, но если ты еще хоть раз набезобразничаешь, то…

– Что тогда?! – с вызовом крикнул он.

– Тогда я разберусь с тобой по-настоящему.

Я вышел в надежде, что достаточно его припугнул. Гардемарин! Курам на смех. Упаси бог от таких гардемаринов.

28

Утром доктор Зарес снял с моей сросшейся челюсти крепления. Я посмотрел в зеркало, улыбнулся. Боже, как отвратительно!

– Доктор, когда можно начать выращивание новых зубов? – Я не слишком забочусь о своей внешности, но с беззубым ртом смириться не мог. Офицер Военно-Космических Сил не должен шамкать, отдавая приказы.

– Можно прямо сейчас, – ответил доктор. – Но учтите, процедура эта не из приятных.

– Знаю. – Однажды в баре Лунаполиса мне в драке выбили зубы, вот тогда я и познакомился с крайне болезненной методикой их выращивания: в зубные лунки закладывают костную ткань, а потом выращивают эти зачатки ежедневным применением жужжащего приборчика, стимулирующего рост костей.

– Капитан, почему бы вам не привести в порядок лицо? – показал он на мое страшное пятно от ожога, вместо кожи покрытое пленкой. – Удивляюсь, почему вы не избавились от него еще в госпитале?

– Я оставил его как память. А почему вы так настаиваете?

– Потому что оно отталкивает людей. В наше время наращивание кожи столь доступно и просто, что демонстративное ношение такого уродливого пятна воспринимается людьми не иначе, как жеманство, недостойное уважения.

– Не забывайте, с кем говорите! – вспылил я.

– Прежде всего вы мой пациент, а потом уже командир. Если вам так нравится это украшение, носите его! Зубы начнем выращивать завтра.

– Хорошо. Доктор, а что с мистером Тамаровым?

– Я не психотерапевт, капитан. Пока я дал ему успокаивающие таблетки. Может быть, придется назначить психотропные лекарства, но вначале хорошо бы провести исследование на предмет баланса гормонов.

К тем, у кого нарушался гормональный баланс, на кораблях почему-то относились снисходительно, а чаще насмешливо, как к чокнутым. Примерно такие же чувства вызывали они у меня, хотя умом я понимал, что это не правильно. Из-за этого дурацкого предрассудка несколько лет тому назад на борту «Порции» я медлил с согласием на обследование моей первой жены Аманды. А у нее был дисбаланс гормонов. Потом оказалось поздно, она покончила жизнь самоубийством.

Если я не прикажу обследовать Алекса, то в следующем припадке меланхолии он наложит на себя руки, и вина ляжет на меня. Но если дисбаланс гормонов будет выявлен, карьере Алекса конец. Но разве можно сопоставить цену карьеры с ценой жизни? Да и на какую карьеру он может рассчитывать со своей амнезией?

Значит, обследование необходимо. Но допустим, мы с Алексом поменялись местами? Как бы я реагировал, отправь он меня на такое обследование? Нет, на это пойти нельзя.

– Подождите, мистер Зарес, – попросил я. – Вначале я поговорю с ним. Можно?

Доктор кивнул. Я вошел в больничную палату. Алекс спал. Лампа светила в десятую часть накала. Я осторожно, на цыпочках подошел к стулу возле кровати, сел.

Лицо его было совершенно безмятежным, дыхание ровным. Вспомнилось, как я впервые увидел его на «Гибернии». Тогда ему было пятнадцать. Сколько с тех пор он вынес муштры и упреков! Вначале от меня, потом от Филипа Таера. Прожить такую трудную жизнь и умереть молодым? Какая несправедливость!

Я сполз на колени, сложил на груди руки для молитвы. Пожалуйста, Господи, сжалься над ним, верни ему память. Знаю, Господи, что ты не любишь меня, но я ведь не за себя прошу, Со мной делай что хочешь, а его помилуй. Переложи его грехи на меня.

– Давно ты пришел? – послышался вдруг голос Алекса.

Я открыл глаза.

– Ты уже проснулся?

– Только что. – Он положил руку под голову, удивленно смотрел на меня.

– Я тоже только что вошел, – изобразил я улыбку, вставая с колен. – Как самочувствие?

– Устал я… От всего.

– Не делай больше так, а то… – Я запнулся.

– Что тогда?

– Мне будет слишком одиноко без тебя. – Я положил ладонь на его руку. – Пожалуйста, Алекс, не губи свою душу, это великий грех. Наберись терпения.

– Конечно. – Он убрал руку. – Терпение, терпение… Сплошное терпение, бесконечное ожидание. – Он сел, отшвырнул одеяло. – Зачем меня сюда привели?

– Это не карцер, а лазарет. – Может быть, в самом деле запереть его в карцере? Оттуда он точно не сбежит, и повеситься там не на чем.

Когда я рассказал Анни о тяжкой беседе с Алексом, она уверенно заявила:

– Я с ним поговорю! Я знаю, что это такое, когда не хочется жить. Это плохое чувство. Не правильное. Я ему объясню. Знаешь, Никки, когда тебя долго не было, я тоже хотела себя убить. А теперь не хочу. Не уходи больше надолго, ладно? Что ты так смотришь на меня?

– Я тебя очень люблю, Анни. Она прижалась ко мне.

– Никки, обещай, что никогда меня не бросишь. – Произношение ее стало правильным, четким: