Книга Русская революция. Книга 1. Агония старого режима. 1905—1917 - Ричард Пайпс

«…обращаясь ко всем народам, истребляемым и разоряемым в чудовищной войне, мы заявляем, что наступила пора начать решительную борьбу с захватными стремлениями правительств всех стран; наступила пора народам взять в свои руки решение вопроса о войне и мире.

В сознании своей революционной силы российская демократия заявляет, что она будет всеми мерами противодействовать захватной политике своих господствующих классов, и она призывает народы Европы к совместным решительным выступлениям в пользу мира…

Мы будем стойко защищать нашу собственную свободу от всяких реакционных посягательств как изнутри, так и извне. Русская революция не отступит перед штыками завоевателей и не позволит раздавить себя внешней военной силе»188.

Такая риторика, вероятно, представлялась вполне резонной интеллигенции, составившей «Воззвание», но, как и концепция «двоевластия», не могла не смутить обывателя. Ведь если «правящие классы» России действительно ведут «захватную политику», то почему они стоят у власти и зачем позволять «истреблять» себя в их «чудовищной войне»?

Милюков, ответственный за внешнюю политику, избрал свой путь. Он не разделял оптимизма социалистов насчет движения за мир в Германии и был убежден, что их призыв не вызовет сочувствия. Из откровений А.Ф.Трепова, прозвучавших в декабре прошлого года, стало известно, что союзники обещали России Константинополь и Черноморские проливы. Милюков не хотел отказываться от этих притязаний по двум соображениям: во-первых, это могло бы вызвать на Западе сомнения в решимости России продолжать войну и, во-вторых, это открыло бы двери германской пропаганде за мир. Его позиция в отношении российских территориальных притязаний привела к первому столкновению между правительством и Советом.

В интервью 22 марта Милюков определил цели войны с точки зрения правительства. Они включали «освобождение» славянских народов Австро-Венгрии, «слияние» украинских территорий Австро-Венгрии (то есть Галиции) с Россией и обретение Константинополя и Черноморских проливов189. Социалисты-интеллигенты восприняли заявления Милюкова как вызов их «Воззванию», которое провозглашало отказ от «захватных стремлений». Под давлением Совета и по настоянию некоторых членов кабинета, в особенности Керенского, правительство согласилось издать официальное заявление о целях войны, более соответствующее позиции Исполкома. Одобренное последним, с небольшими изменениями оно было обнародовано 27 марта190. Заявлением утверждалось, что цель России «не господство над другими народами, не отнятие у них национального их достояния, не насильственный захват чужих территорий, а утверждение полного мира на основе самоопределения народов». Эта формула свидетельствовала о капитуляции перед социалистами, хотя Милюков впоследствии и утверждал, что ее можно было понимать и как заявление русских прав на территорию противника191. Месяц спустя спор о целях войны разгорелся вновь и на сей раз явился причиной глубочайшего политического кризиса.

* * *

В период с 23-го по 28 февраля революция не выходила за пределы Петрограда. Страна жила своими обычными заботами, как будто не замечая, что происходит нечто экстраординарное. Из хроники тех дней192 видно, что первым городом, прореагировавшим на события в столице, была Москва, где 28 февраля проходили стачки и демонстрации, а на следующий день был избран Совет рабочих депутатов. 1 марта прошли митинги в некоторых губернских городах — в Твери, Нижнем Новгороде, Самаре, Саратове. 2 марта их примеру последовали и другие города. Насилия не наблюдалось: когда коммунистический летописец пишет, что население многих городов «присоединилось к революции», подразумевается толпа на мирной манифестации в поддержку Временного правительства. Тихая поступь революции указывает, насколько ее зарождение было связано с особыми обстоятельствами столичного города — а именно: особенно острая нехватка продовольствия и топлива и недовольство военного гарнизона. Это помогает понять, почему еще 2 марта генералы и политики верили, что отречение царя удержит революцию в пределах одного лишь Петрограда. Но оказалось, именно отречение царя, обнародованное 3 марта, заставило общество понять, что в стране произошла революция: результатом был стремительный крах власти.

В течение марта во всех городах стали возникать Советы по образцу петроградского, исполнительные органы которых оказывались в руках интеллигентов-социалистов. В начале апреля губернские Советы послали своих представителей в Петроград, где они вошли в состав Петроградского Исполкома для создания Всероссийского центрального исполнительного комитета — ВЦИКа.

Революция шествовала по стране бескровно; как выразился У.Г.Чемберлен, она «совершалась по телеграфу»193. Смена режимов повсюду воспринималась как свершившийся факт, не встречая никакого сопротивления и, тем самым, не требуя применения силы. Пока еще ни классовая, ни национальная ненависть не омрачала почти единодушно переживаемое облегчение в связи с падением прежнего режима. Во многих местах в торжествах в честь Временного правительства участвовали и офицеры, и бывшие царские чиновники.

Одним из непредвиденных результатов революции и провозглашенных ею демократических идеалов было нарождение националистических движений в областях, населенных в подавляющем большинстве нерусскими. Движениями руководила коренная интеллигенция, которая помимо обычных социалистских или либеральных заявлений выдвигала требования о предоставлении той или иной степени автономности для своих регионов. Первыми подняли голос украинцы, которые 2 марта сформировали в Киеве совет, получивший название Рада; первоначально требования Рады к правительству касались вопросов культуры, но вскоре ей потребовалась политическая власть. Подобное наблюдалось и у других народов, населяющих Россию, среди которых были и разбросанные по стране мусульмане, созвавшие в мае Всероссийский конгресс194.

* * *

В.В.Розанов о манифесте сказал: царь «написал просто, что в сущности он отрекается от такого подлого народа»195.

Судя по записям в дневнике царя, в ночь после отречения он спал «долго и крепко». 3 марта, приехав в Могилев, он узнал от Алексеева, что его брат Михаил отказался принять корону и вручил судьбу монархии в руки Учредительного собрания. «Бог знает, кто надоумил его подписать такую гадость!» — записал в дневнике Николай. Он составил другой вариант манифеста, в котором вручал престол сыну. Алексеев решил не сообщать правительству о последней перемене монаршей воли и передал документ на хранение генералу Деникину196.

На следующий день Николай обратился к премьер-министру кн. Львову с просьбой позволить ему проследовать со свитой в Царское Село и оставаться там до выздоровления детей, после чего он хотел бы отбыть в порт Романов на мурманском побережье. После окончания войны он желал бы удалиться в свою резиденцию в Ливадии. В кодированном послании в Ставку Временное правительство сообщило о согласии удовлетворить эти просьбы197.

Поскольку вопрос о судьбе бывшего монарха грозил стать камнем преткновения в отношениях между правительством и Советом, кабинет пришел к выводу, что всего благоразумнее переправить царя с семьей за границу. В первую неделю марта кабинет запросил правительства Англии, Дании и Швейцарии о готовности предоставить убежище императорской фамилии. 8(21) марта Милюков заявил британскому послу Дж. Бьюкенену, что для него «крайне желательно, чтобы император выехал из России немедленно», и он был бы признателен правительству Англии, если бы оно предложило убежище и кроме того заверило, что «императору не будет дозволено выехать из Англии в течение войны»198.