Книга Гамсун. Мечтатель и завоеватель - Ингар Слеттен Коллоен

Тот факт, что Гамсун во время предварительного слушания не признал себя виновным, никого не удивил. Но когда стало известно о том, как он вел себя во время слушания и какое впечатление это произвело на присутствующих, тут уж многие наморщили лоб. Обвиняемый явно не был слабоумным. Это было подчеркнуто единственным присутствующим на слушании журналистом, и его сообщение об этом было напечатано во многих газетах.

«Дело Гамсуна» было совершенно особенное.

Он был любим соотечественниками, как никто другой. Его творчество не потеряло своей значимости, просто по политическим причинам оно было как бы заморожено, чтобы оттаять, когда придет время. Вот Квислинг извратил своей пропагандой все то, что было дорого норвежцам, в том числе и историческое прошлое страны. А благодаря Гамсуну три поколения норвежцев стали гордиться тем, что они норвежцы.

Квислинг и Гамсун. Один в расцвете сил, другой — старик. Один пытался манипулировать норвежским народом, другой сам явился объектом манипуляции. Один заслужил казнь и то, чтобы быть вычеркнутым из норвежской истории, другой скоро уже должен был умереть сам, но многое из того, что он создал, должно было остаться жить после него.

Еще один современник Гамсуна, норвежский нобелевский лауреат в области литературы, писательница Сигрид Унсет, в ответ на вопрос о том, что заслужили эти два предателя, заявила, что Квислинг должен быть казнен.

А как следует поступить с ее коллегой?

— Конечно же, он не заслуживает смертного приговора, но заслуживает тюремного заключения и конфискации имущества. Он должен находиться в каком-то месте, где его свобода будет ограничена.

Журналист, задававший ей вопросы, спросил в конце: ожидала ли она чего-то подобного от Гамсуна?

— Да, именно этого я и ожидала. Все написанное им проникнуто его собственным комплексом неполноценности, он всю жизнь повторял одно и то же, что Англия — это нация торгашей, а в Германии живет героический народ[472].

20 августа 1945 года начался процесс против Видкуна Квислинга. Обвинение требовало смертного приговора. Многие психиатры требовали медицинского освидетельствования всех тех, кому грозил смертный приговор, на предмет их вменяемости. Решение не подвергать обследованию Видкуна Квислинга вызвало возмущение главного врача известной психиатрической клиники в Виндерне, в Осло, Габриеля Лангфельда. Однако весьма влиятельные фигуры в судебных инстанциях не хотели подвергать риску целую нацию в связи с тем, что Квислинг мог быть признан психически больным и тем самым избежать наказания. Это могло пошатнуть всю систему справедливого возмездия за предательство во время войны. Что же касается другой одиозной фигуры из тех, кто пережил крушение корабля национал-социализма, Кнута Гамсуна, то в этом случае было признано целесообразным подвергнуть его освидетельствованию. Посчитали, что в противоположность ситуации с Квислингом это будет благотворным для нации. И, конечно же, главный врач известной клиники профессор Лангфельд был самой подходящей кандидатурой для того, чтобы повесить на Кнута Гамсуна правильный психиатрический диагноз. Как раз этим летом во многих своих статьях он характеризовал нацистское движение как заговор душевно неполноценных индивидов, считая, что процесс над сторонниками идей нацизма позволит в будущем предотвратить превращение Норвегии в «поле деятельности психически неполноценных личностей»[473].

В конце сентября районный врач Гримстада получил запрос прокурора области Вест-Агдер по делам обвиняемых в предательстве во время войны с просьбой предоставить отчет о состоянии здоровья Кнута Гамсуна. Отчет был предоставлен. Ознакомившись с документом, где говорилось, что состояние здоровья Гамсуна можно характеризовать как нормальное, учитывая возраст последнего и его жизненную ситуацию, государственный обвинитель вновь обратился к врачу. Он просил дать более подробные сведения относительно состояния душевного здоровья Гамсуна. Содержание своего разговора с врачом государственный обвинитель Свен Арнтсен передал в письменной форме своему начальнику, генеральному прокурору. Суть состояла в том, что Гамсун не страдал ослаблением умственных способностей, не был болен психически. И посему не нуждается ни в какой судебно-медицинской экспертизе[474].

Более основательный ответ трудно было бы получить от опытного районного врача. При этом было совершенно очевидно, что такое заключение не устраивает органы правосудия. Уже через четыре дня генеральный прокурор дал сигнал о необходимости проведения всестороннего медицинского освидетельствования Гамсуна. Ведь поставленный новый диагноз мог бы спасти то, что не должно было быть затронуто его политической деградацией, а именно — его творчество. Кроме того, оставалась надежда, что впавший в старческое слабоумие писатель вскоре сам умрет своей смертью.

Несгибаемый

Еще перед началом войны Гамсун стремился отойти от всего и замкнуться в Нёрхольме, но во время оккупации это было невозможно. Теперь жизнь сама отстранила его и от усадьбы, взятой под надзор полиции, и от Марии, которая была в тюрьме. И вот теперь, находясь в больнице, летом 1945 года, в большой палате инфекционного отделения, он начал вести тот пещерный образ жизни, который так проникновенно описывал во многих своих произведениях.

Во время путешествия по Кавказу на рубеже веков он пытался вообразить себе, что такое быть арестованным в качестве оппозиционера, как некоторые его русские собратья по перу, и как он сам будет отправлен в цепях в Санкт-Петербург, а затем препровожден в мрачный каземат, где будет заживо похоронен. «Уронив голову на руки, я буду размышлять, сидя за столом, и своими худыми локтями протру углубления в каменной столешнице, я испишу грязные стены камеры сентенциями, которые потом будут изучать и выпустят отдельной книгой».

Так фантазировал он в своей книге «В сказочной стране» на рубеже XIX и XX веков.

И вот в середине 1945 года круг замкнулся: сошлись вместе жизнь и творчество.

В десятилетнем возрасте Гамсун был отослан из дома, что навсегда наложило отпечаток на его жизнь, стало кровоточащей раной в его душе, но в то же время это способствовало формированию в нем тех черт, которые так помогли ему стать тем, чем он стал. Семьдесят лет спустя он оказался отринутым своим народом.

Он ворвался в литературу книгой о собственной жизненной трагедии, книгой о молодом человеке, который не склонился ни перед людьми, ни перед божественными силами, спасался бегством, но все же пошел ко дну. Более полувека спустя он задумал написать новую книгу, которая представляла бы собой историю другой его трагедии. Роман «Голод» явился не только литературным, но и экзистенциальным триумфом Гамсуна, и вот теперь, находясь фактически под арестом, он решил, что в самый последний раз покажет всему миру свою несгибаемость и непреклонность. Именно эта мысль доминировала на исписанных листочках, груда которых росла перед ним все лето и осень 1945 года. Его печали, как и его радости, становились достоянием художественного творчества. Вот какими словами восьмидесятишестилетний Гамсун описывает визит одной из подруг своей дочери: «Это как глоток живой жизни»[475].