Книга Цвет жизни - Джоди Пиколт

— Я изучил закон и весьма тщательно ознакомился со свидетельскими показаниями по данному делу. Нет ни одного твердого доказательства того, что смерть ребенка была обусловлена каким бы то ни было действием или бездействием обвиняемой. — Он поворачивается к Рут. — Мне очень жаль, что вам пришлось пройти через все эти испытания на рабочем месте, мэм. — Он ударяет молоточком. — Я удовлетворяю ходатайство защиты.

В этот миг смирения я понимаю, что не только не умею думать как обвинитель, но удручающе некомпетентна в области мыслительных операций судьи. Я оборачиваюсь, готовая рассмеяться от изумления. Рут морщит лоб.

— Я не понимаю.

Он не заявил об ошибке разбирательства. Он вынес честный оправдательный приговор.

— Рут, — говорю я, широко улыбаясь. — Вы свободны.

Рут

Свобода — хрупкий стебелек, пробившийся из земли после небывало долгой зимы. Это звук твоего голоса, когда никто не затыкает тебе рот. Это благословенная возможность сказать «да» — и, что еще важнее, право сказать «нет». В сердце свободы бьется надежда — пульс возможности.

Я — та же женщина, какой была пять минут назад. Я сижу в том же кресле. Мои ладони лежат все на том же исцарапанном столе. По сторонам от меня по-прежнему стоят мои защитники. Флуоресцентная лампа над головой все так же стрекочет, как сверчок. Ничего не изменилось, и все стало по-другому.

Я будто в тумане выхожу из зала суда, и передо мной расцветает букет микрофонов.

Кеннеди говорит, что, хотя ее подзащитная явно довольна приговором суда, мы воздержимся от заявлений вплоть до завтрашней официальной пресс-конференции.

И что прямо сейчас ее подзащитная должна уехать домой, к сыну.

Остаются несколько отбившихся от стаи одиночек, но вскоре отстают и они. В другом конце зала какому-то профессору предъявляют обвинение в хранении детской порнографии.

Мир меняется, появляется новая жертва, новый обидчик. Чья-то история подходит к концу.

Я отправляю сообщение Эдисону; он перезванивает мне — даже несмотря на то, что для этого ему приходится выйти из класса, — и я слышу в его голосе явное облегчение. Я звоню на работу Адисе, и мне приходится отвести трубку от уха — так громко она визжит от радости. Наш разговор прерывает сообщение от Кристины — целая связка смайликов, затем гамбургер, бокал вина и вопросительный знак. «В другой раз, хорошо?» — пишу я в ответ.

— Рут, — говорит Кеннеди, обнаружив меня стоящей с телефоном в руке и задумчиво уставившейся в пустоту, — все хорошо?

— Не знаю, — совершенно искренне отвечаю я. — Неужели все действительно закончилось?

Говард улыбается:

— Все действительно, истинно, неоспоримо закончилось.

— Спасибо, — говорю я и обнимаю его за плечи. Потом поворачиваюсь к Кеннеди. — А вы… — Я мотаю головой. — Не знаю, что и сказать.

— Подумайте, — смеется Кеннеди, заключая меня в объятия. — Если придумаете, можете высказаться на следующей неделе на ланче.

Я отстраняюсь, ловя ее взгляд.

— Хотелось бы, — говорю я.

В наших отношениях что-то меняется. Власть, соображаю я. Теперь мы с ней полностью на равных.

Внезапно мне приходит в голову, что я, ошарашенная приговором, оставила в зале заседаний мамин счастливый шарф.

— Я кое-что забыла. Встретимся внизу.

Подойдя к двойным дверям, я вижу расположившегося рядом бейлифа.

— Мэм?

— Простите… Тут был шарф… Можно мне…

— Конечно. — Он жестом приглашает меня пройти внутрь.

Я одна в зале заседаний. Я иду по проходу галереи, мимо барьера — туда, где сидела. Мамин шарф, свернувшийся кольцом, лежит под столом. Я поднимаю его и пропускаю через ладонь, будто глажу шрам.

Потом обвожу взглядом пустой зал. Возможно, когда-нибудь Эдисон будет оспаривать здесь какое-нибудь обвинение. Возможно, когда-нибудь он даже займет место судьи.

Я закрываю глаза, стараясь удержать в памяти это мгновение. Я слушаю тишину. Кажется, будто прошли годы с тех пор, как меня, собираясь предъявить обвинение, провели через другой конец зала в комнату — в наручниках и ночной рубашке, без права говорить в свою защиту. Кажется, прошла вечность с тех пор, как мне в последний раз сказали, чего я не имею права делать.

— Да, — тихо говорю я, потому что именно это слово — антоним несвободы. Потому что именно оно разбивает цепи. Потому что я могу его произнести.

Я сжимаю кулаки, запрокидываю голову и позволяю этому слову снова и снова вырываться у меня из горла. Да.

Да.

Да.

Стадия третья

Послед

Люди должны научиться ненавидеть —

а если они смогут научиться ненавидеть,

их можно будет научить любить.

Нельсон Мандела. Долгий путь к свободе

Шесть лет спустя

Терк

В смотровом кабинете больницы я извлекаю из торгового автомата резиновую перчатку, надуваю ее, как воздушный шар, и перевязываю снизу. Потом беру ручку и рисую на перчатке глаза и клюв.

— Папа, — говорит дочка, — ты сделал мне курочку!

— Курочку? — переспрашиваю я. — Как ты могла подумать, что это курочка? Это вылитый петушок.

Она хмурится:

— А в чем разница?

Что ж, я сам это затеял, не так ли? Но рассказывать трехлетней крошке о птичках и пчелках, сидя здесь, в ожидании теста на стрептококк, выше моих сил. Пусть этим займется Дебора, когда придет с работы.

Дебора, моя жена, — биржевой брокер. Когда мы поженились, я взял ее фамилию в надежде начать с чистого листа, стать кем-то другим, кем-то лучшим. Она работает с девяти до пяти, а я остаюсь с Кэрис и оттачиваю свои ораторские навыки, присматривая за ней у песочницы и отводя ее в детский сад. Я сотрудничаю с местным отделением Антидиффамационной лиги. Я хожу по школам, тюрьмам, храмам и церквям и рассказываю там о ненависти.

Я рассказываю о том, как избивал людей, потому что сам постоянно испытывал жуткую боль и из-за этого хотел причинять боль другим. Я объясняю им, что это внушало мне чувство, будто у меня в жизни есть цель. Я вспоминаю, как бывал на фестивалях, где музыканты распевали о превосходстве белой расы, а дети с расистскими игрушками играли в расистские игры. Описываю свой тюремный срок и то, как работал администратором сайта ненависти. Рассказываю о своей первой жене и говорю, что ненависть пожирала ее изнутри, но реальная причина смерти оказалась куда более прозаичной: пузырек таблеток, запитый бутылкой водки. Она не могла видеть мир таким, каков он на самом деле, и в конце концов нашла способ закрыть глаза навсегда.