Книга Лермонтов. Исследования и находки - Ираклий Андроников

Надо ждать. Но шоферу Вано Вардидзе не терпится. Он подходит с картинкой Лермонтова к членам правления.

— Как погнать баранов на зимние пастбища, это потом решите. Каждый год посылаете… А вот тут есть неотложный научный вопрос: ваши это места или не ваши? Написано: «Арагви». Ездим-ездим — нет желающих. Свои места должны знать? Хорошо посмотрите! Члены правления колхоза начинают разглядывать фотографию, обмениваются суждениями:

— Если ищете крепость и церковь, как здесь нарисовано, нет у нас. Если место хотите видеть такое, Нико Кайшаури с вами пойдет, который ночью кооператив сторожит в Гудаури. И все покажет. Это выше колхоза Ганиси, в ущелье Гуды.

— Спасибо!

Поехали мы с Нико Кайшаури в машине к Крестовому перевалу. Остановились там, где дорога входит в тоннели, построенные на случай снежных завалов. Как раз тут и лежит груда обломков гранита, неизвестно когда и откуда упавших. Тех самых, что, по преданию, накидал здесь разгневанный Гуда.

Остановив машину, стали спускаться по тропе на дно двухверстной пропасти. Как серебряный ручеек, вьется Арагва на дне ее, и безлюдными кажутся крохотные макеты селений. В одном из них, как гласит легенда о любви Гуды, жила в древние времена красавица, которую полюбил дух. Ни звука вокруг. Только послышится иногда автомобильный сигнал — посмотришь наверх: машина, отвесив поклон перед поворотом, ускользает из глаз. Но вот сверху уже не доносятся звуки. А снизу еще не доносятся. Под ногами — крутая тропа, справа — скалистая стена, слева — пусто. Пространства с этой стороны так много, словно идешь в воздухе по крылу самолета. Как сказано у Пушкина в стихотворении «Кавказ»:

И пастырь нисходит к веселым долинам, Где мчится Арагва в тенистых брегах…

Один из современных наших писателей процитировал недавно эти строки, расположив «лесенкой». И тогда стало еще яснее, как удивительно передал Пушкин в стихе это движение вниз… Кстати, Пушкин, вероятно, вспоминал те же места, что и Лермонтов; такую панораму можно увидеть только с Крестовой.

Сперва мы шли, потом мчались. Упираясь, отдуваясь, откинувшись всем телом назад, работая локтями, в надежде сдержать этот стремительный ход, жалея, что нет в теле тормоза, мы сбежали наконец на каменистое ложе пенистой, шумной Арагвы, к осетинским селениям, обведенным оградами из плоских камней.

Красиво в этом ущелье необычайно. Но разверстые глотки мечущихся возле тебя мохнатых чудовищ, их лай, надсадный до хрипа, до храпа, до клокотания внутри, их мелкие, как у хищных рыб, зубы и оттого еще более страшные кривые клыки, обрезанные уши, черные свирепые морды не составляют моих лучших воспоминаний.

Впереди, у самой Арагвы, против селения Урмис-сопели, на том берегу — гора. Нет, не гора! Огромная глыба словно скатилась откуда-то к самой воде, легла здесь и поросла густой рощей. Осенняя расцветка листвы — розовая, ржавая, рыжая, желтая, золотая, багряная — так богата тонами, что кажется, гору покрыли пестрым, цветистым ковром. И это особенно удивительно потому, что ущелье безлесно.

Форма горы отчасти напоминает колпак, каким покрывают домашний чайник, — скаты крутые, а гребень длинный и узкий. На гребне — развалины крепости. Полезли наверх по обратному скату горы; он крут, но порос зеленой травой и опутан овечьими тропами: они тянутся одна над другой, как узенькие террасы, в несколько сантиметров ширины.

Забрались. Наверху — осыпь камней, остатки крепостной стены, башен, церкви, ступени разрушенной лестницы. Стоит часовня без крыши, сложенная без раствора из плоского шифера и кое-где хранящая следы обмазки.

День ясный. На солнце греются змеи и с шорохом ускользают при нашем появлении в расселины.

Внизу, под горой, уступами расположилось селение Хатиссопели (Дзуар-кау по-осетински) — несколько домиков с плоскими кровлями.

Но вот мы спустились и снова выходим к руслу Арагвы, отошли от горы на расстояние примерно полукилометра вниз по течению, сравнили вид на гору с лермонтовским рисунком… она! Вот гора, покрытая рощей, вот повороты ущелья. Селение на другом берегу (Урмис-сопели), те же контуры дальних вершин. И развалины. У Лермонтова на рисунке крепость только еще начала разрушаться. А теперь уже осыпалось все почти до самого основания. Но, очевидно, церковь и тогда пустовала.

Теперь уже нет сомнений — Лермонтов был здесь! Не то заехал сюда от Квешети, сделав крюку верст пятнадцать, не то спустился от самой Крестовой, оттуда, где лежат камни Гуды, по той же тропинке, что мы.

Но как бы то ни было — ясно одно: он побывал в верховьях Арагвы, бродил по этим местам и не только нарисовал эти развалины: силой творческого воображения он населил их людьми, превратил в своей поэме в «замок Гудала», куда прилетает Демон, куда спешит нетерпеливый жених. А потом в эпилоге описал то, что изобразил на рисунке:

На склоне каменной горы Над Койшаурскою долиной Еще стоят до сей поры Зубцы развалины старинной. Рассказов, страшных для детей, О них еще преданья полны… Как призрак, памятник безмолвный, Свидетель тех волшебных дней, Между деревьями чернеет. Внизу рассыпался аул, Земля цветет и зеленеет; И голосов нестройный гул Теряется, и караваны Идут, звеня, издалека, И, низвергаясь сквозь туманы, Блестит и пенится река[808].

В этом описании есть все, что мы видим и сейчас в ущелье Гуды: и «аул» — Хатис-сопели, и роща на склоне горы, которую, по преданию, нельзя вырубать, а то дети в семье будут болеть оспой, и старинные развалины, и «плиты старого крыльца»:

Но грустен замок, отслуживший Когда-то очередь свою, Как бедный старец, переживший Друзей и милую семью. И только ждут луны восхода Его незримые жильцы: Тогда им праздник и свобода! Жужжат, бегут во все концы. Седой паук, отшельник новый, Прядет сетей своих основы; Зеленых ящериц семья На кровле весело играет; И осторожная змея Из темной щели выползает На плиту старого крыльца. То вдруг совьется в три кольца, То ляжет длинной полосою И блещет, как булатный меч, Забытый в поле давних сеч, Ненужный падшему герою!.. Все дико: нет нигде следов Минувших лет: рука веков Прилежно, долго их сметала, И не напомнит ничего О славном имени Гудала, О милой дочери его![809]

Во всем этом описании имеется только одна неточность: «Кайшаурская» пишется через «а», но не через «о», как послышалось Лермонтову. Эта непроизвольная ошибка повторена и в «Герое нашего времени». И только!