Книга От Северского Донца до Одера. Бельгийский доброволец в составе валлонского легиона. 1942-1945 - Фернан Кайзергрубер

Хотите – верьте, хотите – нет, но, как только момент первой радости прошел, меня охватили угрызения совести, и я заявил Геварту, что не покину тюрьму без своего брата и что пусть он передаст это начальнику тюрьмы! Уверен, Фредди Й. поддержал бы меня тогда. Я пошел спрятаться в своем «номере». Потом, сообразив, что сюда за мной придут в первую очередь, отправился в туалеты. Меня немного поискали в коридорах, а затем пришли сюда, где легко обнаружили мои ноги под дверью. Поняв всю тщетность своих ухищрений, я попросил о встрече с братом, которого мне и привели. Он находился в другом павильоне, но я смог ненадолго с ним увидеться. Затем против моей воли меня вытолкали за двери. Я не верил, что мне и в самом деле удастся добиться своего, но это был единственный момент, когда я хотел добровольно остаться в тюрьме. Однако администрация настояла на своем!

У меня нет ни малейших сомнений, что в тот день меня освободили исключительно благодаря моей встрече с Г. Родиусом, но я не могу промолчать и не сказать о тех усилиях, которые мой адвокат Поль Бертон предпринял ради меня и которые также способствовали моему освобождению. Все, что он сделал для меня, он сделал Pro Deo[114], и я нашел в нем человека с благородным сердцем, простого и замечательного. Моим читателям следует знать, что в моем освобождении нет ничего похвального. Можно также сказать, что я капризничаю! Я и не жду большего. О, если бы правосудие, ради моего душевного спокойствия, смогло бы «воскресить» мою веру в него, если бы оно освободило меня на основании других критериев, отличных от моих близких знакомств, – если бы оно повело себя как справедливое, достойное высокого почета и уважения, каким ему и полагается быть! Другие товарищи, более удачливые, но виновные не в большей и не в меньшей степени, чем я, вышли на свободу через год или два, тогда как другим, ничем от них не отличающимся, пришлось остаться здесь еще долгие годы!

Мой приговор должны были первый раз пересмотреть только по истечении 15 лет заключения. За несколько месяцев, предшествовавших моему освобождению, Г. Родиус сначала добился сокращения срока до 12 лет, а потом и вовсе настоял на моем немедленном освобождении! После полудня, менее чем через минуту, я уже нахожусь за последней решеткой, за последней массивной дверью Пети-Шато! В тюрьмах двери всегда тяжелые. И вот я стою на тротуаре возле тюрьмы и вдруг чувствую, что дышу совсем не тем воздухом, что остался за дверью. За пять с лишним лет я не выпил ни капли алкоголя, а теперь опьянел всего лишь от глотка воздуха!

Многие мои товарищи, которые все еще оставались за решеткой, нагрузили меня целой кучей «поручений» и таким количеством сообщений, что мне предстояла нелегкая задача повидать все семьи, дабы выполнить все их просьбы! После стольких праздных лет бездеятельности нужно немедленно, не откладывая в долгий ящик, приниматься за дело. Чтобы доказать всем, а особенно самому себе, что мы достойные люди, поскольку власти, под давлением определенных кругов, не спешили оставить нас в покое. Ну да, я теперь на свободе, и это самое главное, но остаюсь под наблюдением, которое будет вестись еще долгое время!

Моя настоящая свобода наступила не раньше 1961 года! Если быть более точным, 18 мая. 16 лет и два месяца. Кое-кто говорил мне, но у меня нет возможности доказать это, что это стало еще одной подлостью по отношению к нам. Когда меня освободили за два месяца до достижения пяти лет из двенадцати оставшихся, этот фокус позволил им продлить мой испытательный срок еще на несколько лет. Но меня это мало заботило, поскольку я не представлял себя террористом, ломающим скамейки или нарушающим закон, не говоря уж о насилии над женщинами и детьми, на что, несомненно, надеялись те, кто пытался уличить нас хоть в малейшем проступке.

Но самым подлым изобретением, призванным заставить нас расплатиться за поражение, было учреждение «свидетельства о благонадежности»! Чтобы устроиться на работу, следовало представить рекомендации, то есть кроме «свидетельства о благонадежности» требовалось представить еще «свидетельство о достойном образе жизни и добропорядочности». Некоторые фирмы по собственной инициативе выдавали последние, но это уже позже. Препятствуя бывшим заключенным в поступлении на работу – и власти не могли не осознавать этого, – их вынуждали стать на преступный путь! Что бы сказали сегодня некоторые общественные организации, если бы то же самое делалось по отношению к бывшим убийцам, ворам и насильникам? Что сказали бы эти добрые души? Но я сильно сомневаюсь, чтобы они стали хоть в малейшей степени протестовать из-за таких, как мы! Известно ли вам, что десятки тысяч из нас столкнулись с проблемой получения «свидетельства о благонадежности»? И тем не менее известно ли вам, сколько людей погрязло в преступном образе жизни? Притом что было сделано все возможное ради достижения подобного результата! Как выяснилось, очень немногие.

Только не говорите мне, что это было необходимо, чтобы не дать нам войти в органы общественного самоуправления! У предполагаемых работодателей были все возможности узнать о нашем прошлом и без представления нами такого свидетельства. И не говорите, что через некоторое время свидетельства, необходимые для устройства на работу, больше не содержали подробностей. Это вступило в силу значительно позже, когда мы уже давно имели работу. Однако работодателю достаточно было позвонить в ту или иную службу, чтобы ему любезно предоставили любую информацию. Некоторым пришлось покупать задорого фальшивые документы, но они были вынуждены так поступать из самозащиты!

Некоторые при поступлении на работу сразу же выкладывали работодателю всю свою подноготную, как это сделал я. Другие сталкивались с бесчестными дельцами, радовавшимися неожиданному доходу, и получали только половину того жалованья, какое за ту же работу получил бы другой, хотя часто работали с большим рвением и эффективностью. Я сам прошел через такое, однако мой работодатель недолго наживался на мне. Но были и такие, кто просто-напросто попадал к работодателю, который прежде всего заботился о найме способных работников, эффективных и инициативных. И таким работодателям никогда не приходилось жалеть о своем выборе. Более того, были и такие фирмы, которые просили своих новых работников привести своих товарищей и отдавали им предпочтение в приеме на работу! И я говорю не об одной лишь отдельной фирме.

Необходимо рассказать об этом всю правду, поскольку, похоже, никто не знает ее, кроме тех, на чью долю это выпало. Никто и никогда не говорил об этом. Если остальные помнят, то они и сами помалкивали, и не из скромности или стыда, а за неимением возможности высказаться. В результате люди продолжали говорить о нас полнейшую ложь и чепуху. И если мы не скажем об этом, кто сделает это за нас? На эту тему можно еще много чего сказать, но, дабы не утомлять своих читателей, я не стану в нее углубляться.

Эпилог

Разумеется, с моей стороны было бы самонадеянным утверждать, что все стало бы просто идеальным в случае исхода войны в нашу пользу, если бы мы победили в ней. Но совсем необязательно считать нас неправыми только потому, что мы ее проиграли!

И если никто не мог сказать, что тогда наступил бы «рай на земле», то и никто не может утверждать, что на земле был бы ад, а то и похуже, если бы мы одержали победу[115]. И никто не вправе утверждать, будто наша искренняя вера не являлась всеобщей для подавляющего большинства из нас. И никто не смеет порочить наши добрые намерения и утверждать, будто легионеры отправились на Восточный фронт из-за страсти к деньгам. Но это же просто глупо – приводить в качестве свидетельства неискренности нашей веры то, что легко опровергнуть. Кто поверил бы в такое? Неужели те шестнадцати-, восемнадцати– и двадцатилетние или даже постарше оказались настолько безумными, чтобы рисковать своей жизнью на Восточном фронте за одну немецкую марку в день (в то время 12,5 франка), не будь они мотивированы высокими идеалами? Те, кто приводят подобные утверждения, должно быть, сами одержимы низменными чувствами и совсем не имеют совести!