Книга Русские распутья или Что быть могло, но стать не возмогло - Сергей Кремлев

– в 1640 году в Англии появились первые пассажирские дилижансы;

– в 1642 году французский учёный Блез Паскаль изобрёл первый арифмометр, итальянский математик Эванджелиста Торричелли в 1643 году – ртутный барометр, а голландский путешественник Абел Тасман в 1644 году открыл, что Австралия – континент;

– в 1650 году бельгийский астроном Годруа Венделин вычислил расстояние от Земли до Солнца – хотя и ещё очень не точно, но точнее в 20 раз, чем Аристотель;

– в 1657 году голландский учёный Христиан Гюйгенс изобрёл маятниковые часы со спусковым механизмом, а около 1660 года голландский биолог Антони ван Левенгук создал микроскоп (собственно – лупу) с увеличением до 200 раз, и в 1677 году открыл при его посредстве одноклеточные существа (в 1698 году посмотреть на них к Левенгуку приезжал юный Пётр);

– в 1658 году моравский педагог Ян Амос Коменский предложил преподавание учебных предметов в соответствии со стадией развития ребёнка и ввёл понятие школьного года;

– в 1662 году английский физик и химик Роберт Бойль открыл важнейший физический закон, названый законом Бойля-Мариотта, поскольку в 1676 году его независимо от Бойля открыл французский физик Эдмон Мариотт;

– в 1670 году были сделаны первые часы с минутной стрелкой, в 1675 году закончено строительство Королевской обсерватории в Гринвиче, а в 1687 году Исаак Ньютон опубликовал свои «Начала», где были сформулированы закон всемирного тяготения и три закона Ньютона…

Вот чем (и ещё очень многим кроме этого!) могла похвалиться Европа к началу XVIII века. Вклада же России здесь нет – вообще.

Более того, в допетровской России обо всём этом и многом другом, добытом европейской наукой и техникой, практически никто не имел ни малейшего представления, даже работавшие в Европе дипломаты!

До «Начал» ли какого-то там Ньютона было дело русским боярам, до «торричеллиевой» ли «пустоты»!? У ссылаемого при царе Фёдоре Артамона Матвеева нашли учебник математики и анатомии, который он писал для сына. И опального боярина тут же обвинили в чародействе!

В Европе ещё в 1609 году страсбургский издатель Иоган Каролус начал издавать первую еженедельную газету «Страсбургские реляции». В России Ордин-Нащокин попытался организовать выпуск русской газеты «Куранты», но ничего у него из этого не вышло – первая русская газета «Ведомости» появилась лишь в 1702 году, уже при Петре…

Нет, если в относительно технически девственном XIX веке ещё можно было быть неплохим историком, и сомневаться при этом в грандиозном, решающем для исторических судеб России значении реформ Петра, то в наукоёмком XX веке (не говоря уже о XXI веке!) в величии и необходимости для России Петра могут сомневаться лишь клинические кретины!

А ведь спасительность петровских реформ для будущего подвергают в России сомнению даже сегодня…

Итак, к началу значимой государственной деятельности Петра – а оно относится к 1695 году, когда 23-летний царь отправился в первый Азовский поход, Русское государство отстало от Западной Европы почти безнадёжно по всем основным цивилизационным показателям, кроме обширности территории – здесь нам равных не было.

И ещё в одном имела Россия перед Европой преимущество – в огромном потенциале развития. Уже весьма слабая в военном отношении, не имеющая сильной промышленности, отгородившаяся от европейских достижений науки и культуры, Россия, тем не менее, имела уникальные возможности совершить быстрый цивилизационный рывок, соединив знания и умения Европы со своими природными богатствами и талантливостью русского народа, сочетающейся с привычкой русских тянуть лямку, сжав зубы.

В отношении последнего, характерно самое сильное, пожалуй, место из автобиографического «Жития протопопа Аввакума», где он описывает своё возвращение из сибирской ссылки:

«Пять недель по лду голому ехали на нартах. Мне под робят и под рухлишко дал (воевода Пашков. – С.К.) две клячки; а сам и протопопица брели пеши, убивающеся о лёд. Страна варварская, иноземцы немирные; отстать от лошадей не смеем, а за лошедми идти не поспеем, голодные и тёмные люди. Протопопица бедная бредёт-бредёт, да и повалится, – [с]кольско гораздо! В ыную пору, бредучи, повалилась, а иной томной же (утомлённый. – С.К.) человек на неё набрёл, тут же и повалился; оба кричат, а встать не могут. Мужик кричит “матушка-государыня, прости!” А протопопица кричит: “что ты, батко, меня задавил?” Я пришёл, – на меня, бедная, пеняет, говоря: “долго ли муки сея, протопоп, будет?” И я говорю: “Марковна, до самыя смерти!” Она же, вздохня, отвещала: “добро, Петрович, ино ещё побредём”…».

Ино ещё побредём…

Идти вперёд, несмотря ни на что, могли представители и других народов – норвежец Руал Амундсен, американец Роберт Пири, англичанин Роберт Скотт… Но так массово, как это умели русские люди, не умел никто другой.

Академик Роберт Юрьевич Виппер (1859–1954) в своей работе 1922 года об Иване Грозном цитировал хронику Рюссова, ярого противника вторжения русских в Ливонию. Виппер напоминал, что «лучшую похвалу услышишь от врага», и оценка Рюссова стоит того, чтобы её знать: «…русские – работящий народ: русский в случае надобности неутомим во всякой опасной и тяжёлой работе, днём и ночью…, русский с юности привык поститься и обходиться скудной пищей (здесь не мешает заметить – поститься в случае надобности. – С.К.), …а немец не может… Русские в чужих землях не могут, да и не хотят оставаться. Поэтому они держатся в крепости до последнего человека, скорее согласятся погибнуть до единого, чем идти под конвоем в чужую землю. Немцу же решительно всё равно, где бы ни жить, была бы только возможность вдоволь наедаться и напиваться…».

Так написал немец о русских людях времён Ивана Грозного…

Ко времени Петра они что – изменились к худшему?

Нет, конечно!

И в этой готовности русского человека перетерпеть и не сломаться, остаться патриотом, тоже был обнадёживающий для России шанс. Однако в условиях допетровской России он мог реализоваться только при отвечающем задачам эпохи сильном национальном лидере, которым мог быть тогда только лично царь.

Как уже было сказано, в московских «верхах» отнюдь не все бояре, думные дворяне и приказные были склонны лишь преть в собольих шубах, сидя на насиженных лавках и местничая, то есть – в склоках меряясь древностью рода и положенным по древности местом в государственной иерархии. Если бы всё было так, то ничего у молодого Петра не получилось бы с самого начала.

Но было не так! И не только среди молодых, жаждущих больших дел, но даже в старших поколениях имелся слой тех, кого тревожило и оскорбляло отставание их Отечества от других народов.

А столичное и провинциальное купечество? А уральские Строгановы? А пусть и немногочисленные, но промышленные круги?

Ещё Сэмюэль Коллинс сообщал в Лондон, что Алексей Михайлович – отец Петра, в окрестностях Москвы выстроил «для обрабатывания пеньки и льна красивые домы, которые находятся в большом порядке, очень обширны и будут доставлять работу всем бедным в государстве»… Управляющие первых русских мануфактур тоже были бы только рады поучиться у Европы, чтобы затем потягаться с ней…