Книга Победоносцев. Вернопреданный - Юрий Щеглов

Константин Петрович припомнил, как зашумели недруги, когда в интеллектуальные круги просочился слух о его отзыве по поводу романа «Жерминаль» Эмиля Золя. Неужели Россия не двигалась бы вперед без подобных натуралистических французских штучек?!

История с «Властью тьмы» предшествовала событиям первого марта и развивалась на фоне предостережения, вынесенного катковским «Московским ведомостям». Вторые первомартовцы оказались почти точной копией своих казненных старших братьев. Они тоже вдохновенно распевали:

И, покончив борьбу, вспомнив нашу судьбу,

Обвинять нас потомки не станут

И в свободной стране оправдают вполне,

Добрым словом погибших помянут.

Константин Петрович был уверен в обратном. И, как видим, не ошибся. В свободной России добрым словом погибших не поминают. Наоборот, добрым словом их поминают нынешние обскуранты. В социуме, который стремится быть хорошо и правильно устроенным, нет места для доброй памяти террористам. Ужаснее всего, что уголовному убийству остатки разгромленной Плеве и Дурново «Народной воли» попытались дать научное объяснение. Программу не просто излагали на сходках, а отгектографировали и разослали по городам и весям страны. Им мнилось, что они жертвуют своей жизнью, а они жертвовали жизнью миллионов, хотя и утверждали, что политический террор «не есть месть, самосуд или бессознательный протест отчаяния, ни, наконец, прямое средство ниспровержения существующего экономического[!] строя, а временная, сознательная и рассчитанная борьба против столпов деспотизма, не имеющая под собой никакой почвы».

Борьба получилась отнюдь не временной, а постоянной! Террористические организации и программы росли, как ядовитые грибы. Александр Ульянов в Петропавловской крепости по памяти восстановил катехизис убийц под названием «Программа террористической фракции партии «Народной воли». Император показал ее Константину Петровичу с собственной резолюцией: «Эта записка даже не сумасшедшего, а чистого идиота». Константин Петрович отметил, что в слове «идиот» бывший воспитанник сделал описку и получилось: «идеот». Однако остальные замечания не вызывали возражений. Большевики над ошибкой царя долго потешались.

Он дрался за безнадежное дело

А Каткова, между прочим, тоже хотели пришибить, но Михаил Никифорович не занимал официального поста, и потому в конце концов беднягу оставили без внимания. Спорили, как слуг самодержавия убивать: из пистолета, динамитом или кинжалом? Яд тоже не исключали — стрихнин. Думали также, куда снаряды прятать. Предшественники роковую бомбу врезали в «Терминологический медицинский словарь Гринберга». Крепкий переплет несколько ослабил силу удара. А эти — нынешние — все учли! Но дали маху в конспирации. Желябов с Перовской вышли изворотливее.

«Московские ведомости» поинтересовались: «Кто их поджигает?» («Is fecit cui prodest?») И решили — террор и заговоры выгодны немцам и вообще антирусским силам. И точно! Болеслав и Иосиф Пилсудские сыграли в заговоре не последнюю роль. Маршал Пилсудский впоследствии на каждом этапе своей деятельности по отношению к России подтвердил догадку императора и графа Толстого. В Первую мировую войну сражался на стороне австрийцев и немцев. Правда, Константин Петрович так ничего и не узнал о жизненных и политических скачках будущего главы санационного режима в Варшаве. Пятеро казненных приняли смерть по-разному: Ульянов к кресту приложился как православный христианин, Генералов, Осипанов, Андреюшкин тоже, видимо, спохватившись, а мастер сыскных мифистификаций Шевырев руку священника злобно оттолкнул. Вдова действительного статского советника и кавалера Станислава 1-й степени Мария Ульянова умоляла жертву, намеченную сыном, спасти ему жизнь, обещая этой жертве превратить заблудшего в «вернейшего из слуг» престола и отечества. Ее уверенность основывалась на религиозности сына, которую она выдвигала как главный аргумент. «Великодушнейший государь! Сын мой был всегда убежденным и искренним ненавистником терроризма в какой бы то ни было форме», — безапелляционно утверждала несчастная мать, которая, между прочим, произвела на свет и другого поклонника террора, но уже массового, погубившего миллионы русских и нерусских жизней. О религиозности младшего брата можно легко судить по распоряжению расстреливать и ссылать священнослужителей и разрушению неисчислимого количества Божьих храмов, многие из которых были памятниками зодчества — застывшей музыкой — и далеко не немыми участниками грандиозных событий. О разграблении освященных церковных ценностей излишне напоминать.

Нет, в хорошо устроенном обществе подобных сюжетов быть не должно, путь к нему через кровь и насилие — нелепость! А ведь террор не прекращался ни на минуту! Он стихал в течение века на какой-то период, накапливая силы, трансформировался, мимикрировал, но затем опять вспыхивал, озаряя багровым пламенем все вокруг. Константину Петровичу, как ни парадоксально, приходилось отстаивать судебную реформу в эпоху, когда террор выступал против торжества закона с невероятной наглостью и упорством. Есть отчего прийти в отчаяние! Если Константин Петрович, этот поборник исторического взгляда на существование народа, испытал всего лишь разочарование, которое, кстати, не простиралось в первое время слишком далеко, то один из основателей исторической школы права профессор Берлинского университета Савиньи являлся вообще открытым противником реформ. Константин Петрович, однако, придерживался противоположной точки зрения: только реформы помогут сохранить самодержавие в неприкосновенности. По характеру своему он был практик, и его работы философского и религиозного содержания, не говоря о юридических, были так или иначе связаны с насущными проблемами бытия русского народа. После Великих реформ общество в мирные годы правления Александра III создала вполне действенные государственные институции, обеспечивающие и духовное, и экономическое развитие. Следовательно, необходимо было позаботиться лишь об устойчивости и развитии. Но именно террор, носителями которого оказалась кучка недоучившихся студентов и экстернов, с небольшим вкраплением дипломированных интеллигентов и людей, подталкиваемых личными обстоятельствами, личными интересами, личной ущемленностью, не позволил добиться стабилизации. Террор — вот источник постоянных кризисов, и при существовании террора даже в годы международного баланса — пусть ослабленного или только психологического — невозможно добиться начала осуществления проекта хорошо устроенного общества и формирования его основы. Суровость Константина Петровича, в быту считавшегося мягким и уступчивым человеком, объяснялась стремлением подавить террор и не идти на пагубные уступки, которые могли бы нанести непоправимый ущерб национальным интересам страны. Стремление сплотить нацию, сделать самодержавную власть надстройкой над классами, группами, слоями населения, объединить массы религией в первую очередь, а затем и внутренне организующим патриотическим чувством — вот задача, какую он ставил перед собой. Не назад, во времена офранцуженного декабризма, по-малороссийски карикатурного «Ревизора» и высокопарно-надменного «Колокола», а вперед — всей народной массой, в едином порыве, единым организмом, спаянным вековыми традициями существования страны с четко очерченными границами, которые надо защищать во что бы то ни стало.