Книга Кунцельманн & Кунцельманн - Карл-Йоганн Вальгрен

Зато ему удалось много узнать о своей матери. Аста Элла Симоне Берглунд скончалась осенью 1967 года, вскоре после рождения Жанетт. Ей было только тридцать девять лет. Если верить фалькенбергским архивам, в графе «место проживания» был записан адрес Виктора, но, скорее всего, если вспомнить, какой жизнью она жила, она там почти не бывала. Их мать была тяжёлой наркоманкой, злоупотребляла барбитуратами и морфием. В результате у неё развился цирроз печени. Она и погибла от прогрессирующей печёночной недостаточности.

Георг Хаман рассказывал, что Виктор и Аста были знакомы очень давно, временами теряли всякую связь, но вновь нашли друг друга в начале шестидесятых. Когда после года работы в Галерее Колнагиса в Лондоне он вернулся в Стокгольм, она неожиданно объявилась в его мастерской в Пеликаньем переулке и попросилась переночевать. Стояла зима. У Асты вообще не было крыши над головой, и Виктор предложил ей остаться.

Они заключили своего рода пакт: Виктор обещает содержать её, а она обещает родить ему детей. Хотя «пакт» вряд ли подходящее слово — у них не было выбора. Оба понимали: что-то в их жизни должно быть настоящим, что-то должно быть окончательной, ничем не опровергаемой истиной. Таким светлым пятном для него были дети. Со временем между ними даже возникло чувство, две одинокие души потянулись друг к другу со страстью отчаяния… они просто-напросто полюбили друг друга — далеко за пределами тесных рамок секса.

Аста пыталась бороться со своей зависимостью до самого конца. Виктор старался помочь ей, находил места в редких в то время лечебницах, водил её к врачам и психологам, ездил с ней в Копенгаген, где в то время начинали, пока ещё в порядке эксперимента, лечение метадоном. Чтобы изолировать её от пагубного окружения, они даже переехали в Фалькенберг.

В 1964 году они решили провести отпуск в этом маленьком городке на западном побережье. Они сняли виллу на Клиттервеген, совсем близко к набережной Скреа. Асте надо было отдохнуть после тяжёлого периода наркотического запоя. Виктор познакомился с местным продавцом картин и начал с ним работать. Через несколько лет антиквар уехал из города (ни Иоаким, ни Жанетт его не помнили). Виктор к тому времени уже твёрдо решил уехать из Стокгольма — ради Асты.

После вторых родов она опять сорвалась. Её пытались лечить в Фалькенберге и Хальмстаде, но она сбежала в Стокгольм, где опять попала в мир наркоманов, бездомных и проституток, в мир, которого в «шведском народном доме» официально не существовало. Виктор оставил детей на няньку и помчался её искать. У него по-прежнему были крупные поручения от музеев. Днём он работал, а по ночам искал Асту. С упрямством отчаяния он бродил по местам, куда в нормальных условиях не ступил бы ногой. В конце концов он нашёл её и первым же поездом увёз в Фалькенберг.

Несмотря на скудость биографического материала, Иоакиму удалось кое-как восстановить этот период жизни родителей. Иногда он заполнял пробелы в пунктирном рассказе Георга Хамана об этом времени догадками — и, как оказалось, ни разу не промахнулся. Он с болью осознал, что о новорождённых Иоакиме и Жанетт заботился именно Виктор — мать их была на это просто-напросто не способна.

Перед Рождеством 2006 года он попытался найти семью Асты в Финляндии. Это оказалось нелегко — её родители и старшая сестра давным-давно умерли. Единственным живым родственником оказался кузен, он по-прежнему жил в Васе. Они обменялись несколькими сухими письмами, которые помогли Виктору восстановить некоторые детали, но чем больше он узнавал о матери, тем грустнее ему становилось при мысли об этой фактически чужой женщине. О ней никто не помнил и не хотел вспоминать. Кузен матери рассказал, что родители пожелали похоронить её в Финляндии, и Виктор не возражал. А вот ответ на вопрос, почему родители матери не общались со своими внуками, его немало удивил: оказывается, не позволил Виктор. Может быть, ему мешало то, что он прожил всю свою жизнь во лжи, но не исключено, что на него повлияла примитивная теория в детской психологии, свойственная той эпохе: он посчитал, что для них будет лучше, если они забудут всё, что касается их матери.

В феврале 2007 года Иоакиму удалось продать две статьи о необычной судьбе своего отца в одну из самых крупных газет — имена, правда, были вымышленными, чтобы не навредить никому из живых участников этой истории. Ему словно бы хотелось примирить Виктора с последующими поколениями — он писал, каким блистательным реставратором был его отец, как он спас множество бесценных произведений — спас гораздо больше, чем сфальсифицировал. Вскоре он добавил последний отрывок в свой блог и закрыл его навсегда. У него не было на это времени — к нему пришла любовь.

Как раз тогда, когда Королевство Швеция праздновало трёхсотлетие великого Карла Линнея, когда опыление, взаимоотношения пчёлок с цветочками и другие детали системы размножения находились в центре внимания общественности, Иоаким нашёл свою будущую жену, Карин Леандер.

Тридцатидвухлетняя аспирантка с кафедры психологии поместила объявление на сайте знакомств ещё перед Новым годом, но никто из откликнувшихся её не заинтересовал. Последним в её электронной почте вынырнул некий Йокке Кунцельманн — со всей энергией поправившегося после тяжёлой болезни человека и со ссылкой на интересный блог о своём отце. Иоакиму понравилось, как она представила себя — с этакой интеллектуальной самоиронией, но не в последнюю очередь его заинтересовала и приложенная фотография. После недели интенсивной электронной переписки они встретились в ресторане «Пеликан» — пили кофе и болтали до самого закрытия. Карин Леандер, как он понял в тот же вечер, и была женщиной его мечты: умная, красивая, без невротических комплексов и со странным, почти телепатическим пониманием первоисточников его жовиальности. Ему удалось обуздать свои рефлексы и не делать попыток сразу затащить её в постель — да это вряд ли бы и удалось.

Карин была сдержанна, и сдержанность эта была гармоничной: она берегла своё тело и берегла свою душу — удивительный психический баланс. Прямая противоположность Иоакиму, который годами трудился над девальвацией любого намёка на самоуважение и выставлял интимнейшие чувства на аукцион — кто меньше предложит… Весной они встречались почти ежедневно и по нескольку раз в день звонили друг другу. Он всё реже давал волю своим порнографическим наклонностям, всё реже посещал «youporn.com» или бродил в бесконечных пространствах киберкосмоса в поисках голых женских тел.

Только в мае он впервые остался у неё на ночь. Они узнавали друг друга всё ближе, всё глубже, а главное, Иоаким многое узнал о самом себе.

После разговора с Георгом Хаманом в Берлине он вдруг понял, что жизнь его вышла из под контроля, что если он сейчас же не проведёт глубокую ревизию, время будет упущено окончательно. С помощью всё того же психотерапевта Эрлинга Момсена, в чьём кресле он теперь сиживал с большой скидкой, за этот год ему удалось достичь своего рода плато, откуда открылся вид на его существование в последние десять — пятнадцать лет. Увиденное не слишком его обрадовало: годы самоистязания и отчаянных попыток самообмана. Лёгкими толчками (обронённое словцо, заминка, уводящая его на боковую ветку сознания, откуда он мог оценить удручающий рисунок своей жизни) чуть-чуть помогая ему, Эрлинг вернул его к истокам, к прошлому, откуда будущая формула его существования выглядела совсем иначе. Иоаким с каждым днём становился всё откровеннее с человеком, имевшим терпение вглядеться в глубины его души — в конце концов, Эрлинг брал деньги не за то, чтобы играть с ним в кошки-мышки, он и в самом деле честно пытался ему помочь. Тем не менее о последних годах жизни Виктора он не рассказывал. Эрлинг Момсен не единожды затевал разговор о рисунках Буше, которые он по-прежнему мечтал приобрести, но Иоаким уклонялся от разговора.