Книга Тайна убийства Столыпина - Виктор Геворкович Джанибекян

от престола. Это была спекуляция на больных сторонах царской души. В мои последние встречи со Столыпиным на Елагином острове, за несколько дней до его убийства, он мне говорил с глубокой грустью о том, как такие явления расшатывают и дискредитируют, во-первых, местную правительственную власть, а затем эта тень падает и на верховную власть. Говорил, что всё это очень гнило, но что он одного только ждёт, что это, может быть, на корню сгниёт.

Что такое Распутин, какую он роль играл, об этом теперь можно говорить потому, что это относится к покойнику. Мне раскрыл глаза Кривошеин. Когда после убийства Столыпина я с ним говорил на тему о роли Столыпина и о возможной для него будущности, если бы он не был убит, он мне сказал: Столыпин был политически конченый человек, искали только форму, как его ликвидировать. Думали о наместничестве на Кавказе, в Восточной Сибири, искали форму для почётного устранения: ещё не дошли до мысли уволить в Государственный совет, но решение в душе состоялось — расстаться с ним. Кривошеин рассказывал: “Я Столыпину не раз говорил: “Вы сильный, талантливый человек, вы многое можете сделать, но только я вас предостерегаю, не боритесь с Распутиным и его приятелями, на этом вы сломаетесь”, а он это делал — и вот результат”. Я думал, Столыпин — громадная сила, а тут сильнее”.

В старости, пережив большие исторические события, переосмыслив их, благо судьба предоставила для этого достаточно времени, Гучков видел только одну опасность, которая преследовала Столыпина. Этой опасностью, по его убеждению, был Распутин. И потому эпизоды, связанные с ним, он никогда не забывал и в узком кругу о них рассказывал. Рассказал их и Базили.

Вспомнил Хвостова, с которым встретился во время войны на Кавказе, в Кисловодске. До этого они были лишь знакомы, но не общались. А вот в Кисловодске, встретившись у источника, побеседовали по душам.

Хвостов рассказывал Гучкову:

— Я был тогда губернатором в Нижнем, а Столыпин — министром внутренних дел, возглавлял правительство. И вот получаю я телеграмму, подписанную Сазоновым, не министром, а его однофамильцем, который писал на экономические темы в газетах. Так вот присылает он мне телеграмму с таким текстом: “Будете ли вы в ближайшее время в Нижнем, одному человеку очень нужно вас повидать”. Я отвечаю: “Буду”. Через некоторое время приезжает ко мне Распутин и говорит: “Приехал посмотреть, какой ты есть... Часто у нас идут о тебе разговоры с папашей и мамашей”. Потом, посидев, говорит: “Хочешь быть министром внутренних дел?” Конечно, я очень хотел быть министром, а кто не хочет быть таким министром. Я говорю: “Как же министром внутренних дел, ведь у нас же есть министр?” Он говорит: “Сегодня есть Столыпин, а завтра его нет”. Я от такой наглости чуть не поперхнулся и говорю наглецу: “Да нет, я человек горячий, я не гожусь. Ведь если что не по мне, я в мешок и в воду”. Он посмотрел на меня и качает головой: “Так вот ты каков. Ну-ка дай мне телеграфный бланк”. Я вышел на минуту в соседнюю комнату и дал ему бланк. Он своими каракулями и написал в адрес государыни: “Видел. Молод. Горяч. Подождать надо. Григорий”. Не делая из этого секрета, показывает мне бланк. Я снял с него копию, не поленился.

После того случая Хвостов установил за Распутиным слежку. О её результатах поведал Гучкову, пока они пили воду возле источника.

— Через Департамент полиции я получил несомненные доказательства, что Распутин является орудием в руках немецкого шпионажа, — уверенно сказал Хвостов.

Побеседовав, они раскланялись.

В марте 1911 года, когда случился министерский кризис, Гучков действия хорошего приятеля Столыпина не одобрил и в знак протеста против его насилия над законом ушёл с поста председателя Государственной думы. Но в жизни с Петром Аркадьевичем общаться продолжал, руку подавал и даже обсуждал с ним злободневные темы.

* * *

Кроме фамилии Базили есть в тетради и другая фамилия — Руманов. Если первая в силу своей приближённости к большой политике была известна узкому кругу историков, то вторая, казалось, была вовсе неизвестна даже им. Но до поры до времени. Вскоре её “расшифровали” всё те же неугомонные исследователи дней минувших, которые почитали за честь выявить неизвестную личность.

Кто же он был такой?

Аркадий Вениаминович Руманов родился в 1878 году, умер в 1960-м. Выпускник юридического факультета Петербургского университета, который, начиная с 1903 года, сотрудничал в ряде газет, а затем был постоянным корреспондентом “Русского слова”. В 1911 году возглавил петербургское отделение газеты. Был директором правления товарищества издательского и печатного дела “А.Ф. Маркс”. В эмиграции жил в Париже и представлял интересы издательства Я.Е. Поволоцкого.

А дальше самое интересное и, честно говоря, загадочное.

Через Руманова Базили смог устроить интервью и наладить переписку с рядом бывших политических и общественных деятелей дооктябрьской России, в частности, с А. Ф. Керенским, В. Л. Бурцевым... Да, да, тем самым Бурцевым, “крысоловом”, который разоблачил многих провокаторов охранки и самого знаменитого среди них — Азефа. Руманов так сошёлся с бывшим социалистом, что тот перед смертью передал ему, доверив на сохранность, свой архив.

Удивительная метаморфоза произошла с Румановым. После Второй мировой войны он принял советское гражданство, хотя сделать это было не так-то просто в сталинские времена, и даже пописывал статьи в газету “Советский патриот”, издававшуюся в Москве. Конечно, в перемене позиции упрекнуть его нельзя, мало ли кто в эмиграции примирился с советской властью, иные даже воротились домой, но следы бурцевского архива почему-то загадочно затерялись.

Историк Борис Николаевский, оставивший большой архив по российской жизни и осуждавший большевиков, подозревал, что Руманов передал бесценные документы советским представителям.

Всё тот же мой сослуживец Иванов отыскал журналиста, который работал в шестидесятых годах в газете “Советский патриот”.

— У вас печатался некий автор Руманов, — напомнил я ему при встрече. — Вы не припомните?

— Отчего не припомнить, — ответил он. — Был такой автор, писал из-за рубежа. Но в то время печатать всех, пишущих из-за рубежа, мы сами не могли. Вы же знаете, по какому ведомству мы проходили, почти военному. Так вот, всё, что приходило оттуда, попадало сначала в руки наших кураторов и лишь затем в редакцию. Причём в курсе всех этих публикаций был и главный редактор и его заместитель. Его, помню, и вызвали, куда следует...

— Можете ли вы припомнить, была ли чья-то заинтересованность в публикации статей Туманова?

— Припоминаю кулуарный разговор. Как-то ведущий редактор отдела