Книга Земля - Эмиль Золя

— De profundis clamavi ad te, Domine… [4]

И он продолжал читать молитву, в то время как Иисус Христос отвел Фанни в сторону и жестоко обрушился на Бюто:

— Не будь я так пьян в тот день… Но ведь это просто глупо позволять так себя обворовывать.

— Да, уж это верно, что мы обворованы, — пробормотала Фанга.

— В конце концов у этих прохвостов имеются процентные бумаги. Они уже давным-давно пользуются ими в свое удовольствие, они это все сладили с дядюшкой Сосиссом, я знаю… Черт возьми, неужели же мы не потащим их в суд?! Она отстранилась от него, суда она не хотела.

— Нет, нет, я не стану! С меня довольно и своих дел. Ну, а ты как хочешь.

У Иисуса Христа появились тогда некоторые опасения и нерешительность. Раз он не мог выставить вперед свою сестру, то дело менялось, потому что его личные взаимоотношения с правосудием не внушали ему надежды на успех.

— Про меня много выдумывают… Ну, да ладно, пусть! Честный человек может ходить с высоко поднятой головой, в этом его утешение.

Слушавшая его Большуха видела, как он выпрямился с подобающим порядочному человеку достоинством. Она всю жизнь относилась к нему, как к жалкому простофиле. Ей всегда было досадно, почему этакий здоровенный парень не разнесет в пух и прах своего брата, чтобы получить свою долю. Чтобы поиздеваться над ним и над Фанни, она вдруг вмешалась в разговор и ни с того, ни с сего начала повторять свои обычные обещания, точно с неба свалилась:

— Я-то уж наверное никого не обижу. Завещание у меня давным-давно в полном порядке. Каждому достанется его часть; я бы не могла умереть спокойно, если бы кого-нибудь обидела. И Гиацинт там упомянут и ты, Фанни… Мне уж, стукнуло девяносто лет. Скоро, скоро придет мой черед…

Но она не верила сама ни единому своему слову, в твердой решимости жить вечно, чтобы вечно владеть своим добром. Она их всех переживет. Вот еще один, ее же брат, отправился на тот свет. Все, что происходило вокруг: покойник, открытая могила, погребальный обряд, — казалось, все это было для посторонних, а не для нее. Высокая и худая, опираясь на трость, она стояла среди могил, не испытывая ничего, кроме разве любопытства к скучной процедуре смерти, которую приходится претерпевать другим.

Священник пробормотал последний стих псалма:

— Et ipse redimet Israel ex omnibus iniquitatibus ejus. [5]

Он опустил кропило в чашу со святой водой, окропил гроб и снова провозгласил:

— Requiescat in расе. [6]

— Amen, — ответили двое мальчиков певчих.

Могильщик обмотал гроб веревкой. Чтобы его опустить, достаточно было двух человек, — покойный Фуан весил не больше, чем маленький ребенок. После этого началось прощание. Кропило передавали из рук в руки, и каждый поочередно крестообразно взмахивал им над могилой.

Жан тоже подошел, взял кропило из рук г-на Шарля и заглянул в яму. Его глаза затуманились, так как он долго смотрел на беспредельную босскую равнину, на сеятелей, разбрасывавших будущий хлеб на всем ее пространстве, вплоть до пронизанного светом тумана на горизонте, в котором терялись их силуэты. Однако в земле Жан увидел гроб с его узкой еловой крышкой цвета спелой ржи, на расстоянии казавшийся еще меньше. Посыпались жирные комья и наполовину засыпали гроб. Жан различал теперь только бледное пятно, точно пригоршню семян, которые его сотоварищи там, на пашне, бросали в борозды. Он взмахнул кропилом и передал его Иисусу Христу.

— Господин кюре! Господин кюре! — конфиденциально обратился к аббату Делом.

Он бежал вдогонку за аббатом Годаром, который по окончании церемонии сразу же поспешил уйти, забыв о двух мальчиках певчих.

— Что еще? — спросил священник.

— Я хочу поблагодарить вас за вашу доброту… Значит, в воскресенье мы будем звонить к обедне в девять часов, как всегда, не так ли?

Кюре, не отвечая, пристально посмотрел на него, и Делом поспешно добавил:

— У нас очень больна одна бедная женщина, она совсем одинока, и денег нет ни гроша… Розали, та, что плела из соломы, вы ее знаете… Я послал ей бульону, но я не в состоянии справиться со всем.

Лицо аббата смягчилось; угрюмое выражение его сменилось жалостью. Он тщетно обыскал свои карманы. Нашлось только семь су.

— Не одолжите ли мне пять франков? Я вам верну в воскресенье. До воскресенья.

И он ушел, снова задыхаясь от быстрой ходьбы. Конечно, господь бог, чье святое слово его буквально силой заставили принести сюда, отправил бы всех этих роньских грешников жариться в аду. Но это еще не значит, что и в этом мире они должны терпеть мучения.

Возвратившись к остальным, Делом попал в самый разгар ужасной ссоры. Началось с того, что присутствующие с любопытством следили за тем, как могильщик лопатой засыпал гроб землей. Случаю было угодно, чтобы у края могилы бок о бок оказались Макрон и Лангень. Лангень начал открыто бранить соседа по поводу места на кладбище. Родственники, начавшие уже расходиться, задержались у могилы. Вскоре и у них разгорелись страсти, они тоже ринулись в бой под монотонный стук комьев земли, падавших с лопаты в могилу.

— По какому такому праву? — кричал Лангень. — Ну, что ж, что ты был мэром? Все равно надо было соблюдать черед. Ты что же это, чтобы досадить мне, что ли, устроился рядом с отцом? Да ведь тебя еще там нет, черт возьми!

— Отвяжись ты от меня, — отвечал Макрон. — За что заплатил, то и мое. Я туда лягу, и не такому подлому скоту, как ты, помешать мне!

Спорщики начали толкать друг друга, они находились рядом со своими владениями в несколько футов земли, где должны были успокоиться навеки.

— Подлец окаянный! Тебе, видно, все равно, что мы окажемся соседями, как закадычные друзья! А меня от этого в жар так и бросает!.. Всю жизнь ели друг друга поедом, а там будем мирно лежать рядышком на покое!.. Нет уж, не бывать между нами миру!

— Наплевать мне на это! Какое мне до тебя дело? Забота какая, что ты будешь гнить по соседству!

Такое презрение окончательно вывело из себя Лангеня. Он проворчал, что если переживет его, то придет ночью вырыть его кости. Тот насмешливо ответил, что хотел бы взглянуть на это. Но тут в ссору вмешались женщины.

Селина, худая, черная, озлобленная, начала возражать мужу:

— Ты не прав, я уж тебе говорила, что это нехорошо, бессердечно… А если ты будешь упираться, так останешься в своей яме один. Я уйду в другое место. Не хочу, чтобы меня отравляла эта погань.

Она качнула подбородком в сторону распустившей нюни Флоры. Но та не осталась в долгу: