Книга Покажи мне дорогу в ад. Рассказы и повести - Игорь Шестков

— Прошу к столу, — заявил Ламартин, входя в гостиную и держа в одной руке — блюдо с жареным мясом и запечённой в духовке картошкой, а в другой — салатницу с салатом.

Мы сели, разложили еду по тарелкам и налили в рюмки вино…

Верена так и не появилась.

Ламартин осторожно потрогал магический шар, заглянул в него, и провозгласил тост. Или скорее — обратился к нам с небольшой приветственной речью. Надо сказать, господин доктор, всякий раз в подобных ситуациях — говорил о жене, о том, что ей пришлось испытать в трудное послевоенное время, потом переходил на мою скромную персону… и расхваливал меня до небес, безбожно пересаливал и завирался… оказывая мне этим медвежью услугу. Другие художники на меня злились. Слава богу, сейчас мы были одни. И я надеялся на то, что доктор не будет говорить обо мне.

Ламартина тут же понесло.

— Я так рад приветствовать вас у меня дома! Большая радость для нас — то, что вы сидите за нашим столом. Не обращайте внимания на Верену, у нее было сложное детство, ей досталось тогда, в Данциге… отец погиб на восточном фронте, мать умерла от тифа… двенадцатилетняя девочка одна боролась за выживание. Да, она ведет себя особенно, но в ее сердце нет ненависти. Нет! Даже на тех русских солдат, которые ее насиловали на чердаке нашего дома, она не держит зла. Непонятно вообще, как она выжила… несмотря на многочисленные разрывы влагалища и прямой кишки и внутреннее кровотечение… Получила неизлечимую психическую травму. Если бы не вмешательство советского офицера, которого позвала из окна моя матушка, и не срочная операция в военном госпитале… Ее буквально вернули с того света.

Тут господин доктор еще раз заглянул в стеклянный шар. Сделал вид, что увидел в нем что-то интересное, многозначительно помолчал секунд двадцать, прокашлялся и продолжил.

— Поверьте мне, дорогой Гарри, то, что вы родом из России — не играет для Верены никакой роли. Наоборот… Она прекрасно понимает мотивы вашего отъезда из СССР. Вы тоже жертва этой ужасной страны, так и не выдавившей из себя Сталина. Она вас любит и вам сочувствует. И так же, как и я, боготворит ваше творчество. Потому что в ваших работах есть что-то буддистское. Растворение в мировом духе. Отказ от предметности. Мягкость, плавность, глубина… Отрешение и надежда. И твердая, я бы сказал — властная, уверенность в существовании других миров. То, что мы, немцы, давно потеряли. Погрязли в вещизме. Я поднимаю бокал за вас, Гарри, за ваш успех, за ваше счастье, за вашу новую жизнь в этом убогом рациональном мире! Вы наша новая надежда, открытая дверь в Зазеркалье, проводник по метафизическим мирам. Хм… милая Штефани, вы должны понимать, что живете с необыкновенным человеком, ради которого можно…

Растерявшаяся от высокопарных слов Ламартина Штефани хотела было что-то вставить, но… в гостиную тихо, как подводная лодка, вплыла Верена. И, не проронив ни слова, села на свое место.

Одета она была в длинное черное платье-коктейль и черные же туфли на невысоком каблуке. На голове ее круглилась немыслимая шляпка с вуалью, прикрывающей плечи и лицо, украшенная искусственными черными розами, между которыми я разглядел глянцево-синего жука. Живого! А я было подумал, что это брошка.

Жук копошился, видимо нервничал, поводил усиками и то и дело раскрывал и складывал надкрылья. Наконец шумно взлетел и сел на одну из висящих на стене картин, на которой было изображено нечто, напоминающее виселицу с двумя повешенными — девушкой и юношей. Видимо принял ее за дерево. Называлась картина так «Он так и не успел».

Господин доктор ловко поймал жука стеклянным стаканом и куда-то унес.

Вернулся, посмотрел на картину, потрогал стеклянный шар, положил жене в тарелку небольшой кусочек свинины, картофель и салат, налил в ее бокал вина и сказал:

— Милая, я так счастлив… присоединяйся к нам. Я говорил о работах Гарри. О том, что в них чувствуется освобождающее от гнета рационализма дыхание Востока… Новая органика… Новое пространство…

Верена откинула вуаль с лица, поднесла к темным губам бамбуковую флейту и заиграла какую-то неизвестную мне мелодию. Что-то чарующее, японское.

Ламартин насупился и замолчал.

Верена положила флейту на стол и начала музыкально мяукать. Видимо, она представляла себе, что поет.

Мяукала Верена долго. Никто ей не мешал.

Потом она подошла к все еще стоящему с бокалом в руке мужу, подняла вуаль, приблизила свое мертвое лицо к его розовому лицу и ясно и настойчиво проговорила:

— Надеюсь, ты не убил беднягу Джорджа! Он так впечатлителен. Ты же знаешь, Джордж ничего не ест, думает только о спаривании и ищет партнершу. Крошка Джордж бегает весь день и ночь по этому гадкому аквариуму и ищет свою половину, а его самка умерла, ты убил ее, садист… Убил и наколол на иголку. Ты хочешь наколоть и меня, я знаю. Ты пригласил своих друзей, чтобы они помогли тебе проколоть меня иглой. Ты смотришь в свой дурацкий шар и ищешь подходящего момента. Ты думаешь, я буду сопротивляться, но это не так. Я готова принести себя в жертву. И еще, я терпеть не могу жареную свинину. И ты знаешь об этом уже больше сорока лет. Зачем ты устроил этот карнавал? Сам жри свою убоину. И пей этот гадкий рислинг. С этого момента зови меня Агатой. Я приняла ее имя и ее судьбу. Я хочу, чтобы твой любимый палач…

Верена кивнула в мою сторону.

— …оторвал раскаленными щипцами мне груди.

Верена резким движением раскрыла платье и показала мужу и нам свои маленькие посиневшие отвислые груди, покрытые трупными пятнами.

Затем грозно посмотрела на меня, послала моей спутнице воздушный поцелуй и торжественно покинула гостиную.

Вспотевший от волнения Ламартин в изнеможении сел и начал жадно есть жаркое и запивать его рислингом. Мы последовали его примеру.

После пяти минут ожесточенного жевания и глотания господин доктор опять заговорил.

— Она права. Верена права. Умоляю вас, Гарри, сделайте это.

— Что я должен сделать? Вылечить вашу жену? Нет, господин доктор, найдите какого-нибудь врача-гипнотизера или психотерапевта, пусть постарается успокоить ее и отговорить… Отвлечь. Или запугать. Не знаю, что в таких случаях делают…

— Вы не понимаете серьезности ее намерений. Если она только заподозрит, что ее хитростью или силой хотят отвадить от этой жуткой затеи — она притворится, что вылечилась, а сама, при первой возможности покончит с собой. И я останусь один.

— Вы что же, на самом деле хотите, чтобы я искалечил вашу жену, оторвал ей раскаленными щипцами груди, как их оторвали согласно бредовой христианской легенде этой юродивой, святой Агате. А потом, она захочет, чтобы ее сожгли в угольной яме с острыми черепицами? И это тоже должен буду делать я? Вы в своем уме?

Тут в наш разговор вмешалась Штефани.

— Милый, неужели ты не можешь совершить это хотя бы из уважения к господину доктору? Он так много сделал для тебя!

— Совершить? Из уважения? Вы что, все помешались? Тебя что, тоже русские солдаты насиловали в Данциге?