Книга Амальгама счастья - Олег Рой

Даша почти не отдавала себе отчета, что отчаянно ищет в своей жизни хоть какую-то опору, пытаясь удержаться в пустоте и мраке разочарования, устоять перед одиночеством. Ей казалось, что все случившееся с ней – смерть Веры Николаевны, странное наследство, таинственное бессознательное путешествие, грубая и алчная выходка Игоря, вся эта череда событий – не более чем случайное совпадение осенней депрессии с затянувшейся черной полосой невезения, мелкая прихоть насмешницы-судьбы, случайный каприз природы… Это пройдет, верила девушка, октябрь закончится вместе с надоевшей черной полосой, все отжившее умрет, как умирают и опадают больные листья, и осень отпустит Дашу на свободу. И, улыбаясь почти безмятежно, смывая с себя всю усталость и боль прошедшего вечера, Даша запела старую песенку о любви и о надежде.

Выйдя из ванной, закутанная с головой в уютную махровую простыню, она прошла в комнату и остановилась рядом с бабушкиным трюмо. Тихо и темно было вокруг, ничего не отражалось в старом, помутневшем от времени стекле, и, как напряженно ни вглядывалась Даша в зеркало, она не сумела увидеть там ни зеленой поляны, ни ярких цветников, ни чудесного дома с белыми колоннами…

Легко вздохнув, словно освобождаясь от чудовищного напряжения, девушка присела на край столешницы, чуть касаясь поверхности, и тронула рукой канделябр. Он был неожиданно теплым, как будто только что из него вынули горящие, изнывающие от жаркого воска свечи. И уже почти весело, по-дружески, Даша похлопала рукой по темному боку трюмо.

Похлопала – и замерла с поднятой рукой, непонимающе глядя на зеркало. Письмо!.. Бабушкин конверт! Где он? Не веря самой себе, она внимательно оглядела трюмо, зачем-то проверила все уголки зеркальной поверхности, потом, опустившись на корточки, заглянула под комод, пошарила рядом с тяжелыми гнутыми ножками. Все было тщетно – сиреневого конверта не было ни на зеркале, ни на полу, вообще нигде в комнате.

Даша еще раз быстро и внимательно обвела взглядом полки, письменный стол, диван – может быть, она сама переложила письмо и забыла?.. Нет, девушка хорошо помнила, как, оставив его недочитанным, она весело заткнула конвертик за угол зеркала, словно фиалку, и улыбалась ему целый вечер…

Враз обессилев, Даша уселась на диван и закрыла лицо руками. Что же с ней происходит, если она не в силах вспомнить самые простые вещи и отыскать предметы, которые сама же убрала куда-то? Что за безумие опутывает ее своей паутиной – беспамятство, бессмысленность, бездумность в словах и действиях?..

Да, завтра она позвонит Вадику. Что бы ни случилось, он сумеет успокоить ее, объяснить ей происходящее с ней самой и, может быть… может быть, даже помочь.

* * *

«Каждая девушка в мире должна иметь своего Вадика», – задумчиво изрекла когда-то мама Лена, глядя на огромный ворох тюльпанов, который Даша подняла с аккуратного коврика перед дверью их квартиры. Они возвращались с последнего из Дашиных школьных выпускных экзаменов (мама Лена ни за что не хотела отпускать ее одну и неизменно пополняла ряды «болельщиц», дежуривших в коридорах школы), и, как частенько бывало в последние годы, у входа их поджидало очередное душистое подношение давнего – кажется, лет с десяти? – поклонника. Вадик жил рядом, в соседнем подъезде, учился в соседней школе, и весь дом знал, что с пятого класса «Вадик плюс Даша равняется любовь», хотя мало кто догадывался, что эта любовь не совсем взаимна. Соседки качали головой и шептались, что парень не по себе дерево рубит, но все их симпатии при этом были на стороне верного Вадика, и они хором убеждали его хотя бы не оставлять букетов в подъезде – «мало ли кто стащит, а ты еще и виноват останешься, не принес, мол, сегодня…».

Как давно все это было! Они были друзьями – и только. И, кстати, навсегда остались не более чем друзьями. Все соседи уже мысленно поженили их и теперь только ждали, когда это произойдет в действительности; приятели из дворовой компании гадали, давно ли они спят вместе, – а между тем Даше все еще не хотелось даже целоваться. Может быть, будь Вадик понастойчивей, не обожествляй он свою подругу с таким пылом и преданностью – вполне, кстати, несовременными, – их отношения сложились бы по-другому. Но история не имеет сослагательного наклонения, а любовная история – тем паче…

Они учились в институтах – Даша в архитектурном, Вадим в медицинском, – оба крутили романы, встречались все реже, но при каждой встрече он все так же замирал, получая дежурный дружеский поцелуй в щеку, и все так же, уже почти безнадежно, уговаривал ее выйти за него замуж. А потом вдруг что-то случилось, он перестал ей звонить, и Даша, поначалу нимало не обеспокоенная (его непритязательная любовь уже стала для нее столь же привычной, как чашка кофе по утрам), вскоре услышала разговоры, что он «покатился по наклонной плоскости», бросил институт, начал пить… Старая дружба взыграла в ней, она спохватилась и принялась разыскивать Вадика – дома, у старых друзей, по всем адресам их юности, но телефоны либо молчали, либо равнодушно отзывались почти забытыми голосами: «Мы сто лет его не видели… Ничего о нем не знаем… Он давно не появлялся…» И однажды мать Вадима, не пожелавшая говорить с ней по телефону, встретив Дашу на улице, неприязненно бросила ей: «Это ты сломала ему жизнь! Ты, ты!»

Вадик появился у Даши тем же вечером со словами: «Какая глупость, мама просто расстроена и сама не знает, что говорит, ты не слушай ее…» – «Но что-то же происходит, – настаивала Даша. – Почему ты бросил институт?» – «Это все неважно, так получилось, я скоро восстановлюсь», – отмахивался знакомый с детства, как любимый плюшевый медведь, человек и снова смотрел на девушку преданными глазами, и, как всегда, любовь его не вызывала в Даше ничего, кроме желания погладить его по голове, как старого верного пса.

Он так и не вернулся в институт. Ушел из дома, завербовался куда-то на Север и вернулся совсем чужим – большим, грубым мужиком с испорченными зубами и прокуренным голосом. Даша едва узнала его при встрече, но привычно бросилась ему на шею и потом долго чувствовала себя виноватой – странной, неизъяснимой виной. Она так никогда и не поверила словам его матери, будто это она, Даша, сломала Вадиму жизнь. Она никогда ничего ему не обещала, никогда не лгала, что любит, и при этом никогда не отказывала в своей дружбе – разве не так? И на что еще мог бы претендовать, чего мог требовать нелюбимый мужчина от женщины, бывшей ему всего лишь подругой детства? Но все же, все же…

А потом отношения как-то утряслись, вошли в колею нечастых, необременительных встреч. Для него, возможно, эти дружеские свидания были теплым напоминанием о первой любви и юношеских мечтах. А для нее Вадик навсегда остался своего рода прививкой – от чувства неуверенности в себе, от девичьих комплексов, от боязни остаться одной. Пока на свете был он, Даша чувствовала себя любимой. Даже если это было всего лишь иллюзией…

Она почти никогда не звонила ему сама. Даже телефонного номера не знала наизусть, тем более что каждые полгода он сообщал ей новый. Вадик по-прежнему скитался по каким-то случайным квартирам, но из Москвы больше не уезжал. Вспомнив о своем незаконченном медицинском, он устроился на «Скорую» медбратом; по слухам, едва сводил концы с концами и (тоже по слухам) по-прежнему сильно пил, но никогда не появлялся у Даши небритым, нетрезвым или без привычного букета цветов.