Книга Героиня мира - Танит Ли

Хотя документы, хранившиеся в шкатулке, утверждали меня в правах, мне ни разу не пришло в голову отправиться к флаг-полковнику Гурцу и сообщить ему, что этот дом теперь принадлежит мне. И никто не посоветовал мне поступить таким образом.

В тот день один из солдат-сазо, прохаживаясь по коридорам, увидел, что я лежу в постели, и принял меня за отлынивающую от работы горничную; он замахал руками и замычал, как бессловесная тварь. На этот раз я проявила сообразительность, поспешно вскочила с кровати и принялась взбивать подушки. Он остался доволен и удалился.

С наступлением вечера, предоставив дом во владение флаг-полковнику Гурцу, ушли все, кроме двух солдат, по-видимому приставленных к нему в качестве телохранителей, да его собственного слуги, иссохшего морщинистого человека, похожего на крысу. Полковнику подали обед в гостиную, относящуюся к анфиладе, воспользовавшись, однако, сервизом со сфинксами. Отменнейшие блюда, ведь теперь провизию на кухню поставляла кронианская армия, и графин красного вина. Он поглотил все без остатка и до капли выпил вино из графина. Слышали, как стюард заметил по этому поводу, что погреба мадам вскоре опустеют, если этот боров-сазо станет каждый вечер осушать по целому графину. Разумеется, раньше слуги совершали набеги на погреба, но теперь они уже не решались на это.

Лой решила, что мы, то есть она, Мышь и я, можем и дальше спать в моей постели, это будет вполне безопасно. Однако дверь следует держать закрытой как днем, так и ночью, а для надежности ручку можно подпереть стулом.

Что-то помешало мне сообщить девушкам о том, как один из сазо принял меня за горничную, хотя я и собиралась. Они наверняка просто завыли бы от смеха — нет, не завыли бы, потому что мы старались не шуметь: вдруг боров-медведь услышит и станет дознаваться, в чем дело.

— Ну что за старый хрыч, — сокрушалась Лой. — Как припомню наших офицеров, талия узкая и волосы красивые…

Мышь принималась журить ее за легкомыслие, и они начинали пререкаться, но уже без прежней живости. Осада города не смогла превратить в пленников хотя бы их, но теперь узниками стали мы все.

4

— Открой мне дверь, не то я проломлю ее.

Заслышав на лестнице его тяжелые шаги, я подумала, что он, как и в другие дни, пройдет мимо. Зачем бы ему обследовать этот коридор? Когда он, грузно ступая, направился по нему, я затаила дыхание. С чего бы он стал пытаться открыть мою дверь? Он попытался. Подпертая стулом ручка завертелась, и стул закачался.

— Открой, говорю.

Почему он решил, что в комнате кто-то есть? Ее ведь могли просто запереть, оставив…

— Открой, Уртка тебя возьми.

Неуклюжее ругательство начисто лишило меня присутствия духа.

Вероятно, я проявила неосторожность, выглядывая из окна, думая, будто меня не видно за тюлевой занавеской. Но патрули кронианцев прохаживались взад-вперед меж изгородей. Какая-то свинья заметила движение и предупредила его.

Он даже ни разу не постучал. А теперь ударил в дверь, собираясь взломать ее; я подумала, что она тут же и развалится. Когда этого не произошло, я промчалась через комнату и отшвырнула стул в сторону.

— Йэхх! — прорычал Гурц.

Он повернул ручку, и дверь отворилась.

Мне впервые довелось увидеть врага со столь близкого расстояния. Казалось, он целиком заполнил собою дверной проем и все пространство вокруг него. Его удивленное, раздувшееся лицо склонилось надо мной. Увидев, какое оно шероховатое и пористое, какие на нем воронки и щербины, как буйно разрослась похожая на облако борода, я застыла как загипнотизированная. Глаза у него были маленькие и блекло-синие. Из ноздрей, будто куски проволоки, торчали волосы. От него пахло табаком; говорили, он постоянно курит его; от него очень сильно пахло мужчиной.

— Что это такое? — сказал он. Голос его изменился. Уже не угроза звучала в нем, а неуместная веселость. — Ты свила здесь себе гнездышко, а, Кошачьи Глазки?

— Это моя комната, — выпалила я.

— Да. Конечно, я понял. Мадам в саду, а ты тут. Воцарилась.

Он тоже принял меня за горничную, воспользовавшуюся удобным случаем. На мгновение я ощутила прилив неукротимой ярости, да что толку. Испытывая отвращение и страх, я подалась назад, но не попятилась, чтобы не оскорбить его.

Возле маленьких глаз появились морщинки, послышался дружеский смех потворщика.

— Что ж, почему бы и нет, — сказал он и кивнул. — Да. Большой злой офицер в покоях на верхнем этаже. Маленькая девушка приютилась в комнате для гостей. — Он снова выпрямился, а я так и осталась стоять. — Сегодня вечером, — сказал он, — обед будешь подавать ты.

Я не сводила с него глаз.

— Да, это будешь ты, — сказал он. — Только вымойся сначала.

Я покраснела от стыда. Эта низкая тварь сочла меня неряхой.

— Вымойся вся. Волосы. Ногти. Найди себе платье. Посмотри на кровать, — он указал на синюю одежду, разбросанную Лой. — Надень вот это и принеси мне еду. — Казалось, он наконец заметил, что мне страшно. — Я не причиню тебе зла. — Он нахмурился, упорно владевший мною страх рассердил его: — Что за истории о нас выдумывают. Будь проклято это вранье. А ты делай, как я говорю, и гнездышко останется за тобой.

Он вышел из комнаты и направился куда-то, куда собирался с самого начала. Я услышала, как захлопнулась за ним входная дверь, как приветствуют его телохранители.

Я задумалась о побеге. Но бежать некуда. И в доме не спрячешься.

Какой-то бесформенный след воспоминаний: мне пять лет, я в праздничном платье по случаю визита офицеров с женами…

Жуткий стыд мучил меня: как же это он подумал, будто я — грязнуля. Мне не хотелось иметь дела со слугами и требовать горячей воды, поэтому я взяла в клозете холодной. Я вымылась вся до последнего дюйма, намылив уши, лицо и волосы; подстригла и подровняла ногти.

Затем, как перед вечерними вылазками, которые мы совершали с девушками, я нарумянила щеки, накрасила глаза и губы и надела синюю юбку с корсажем, от которых теперь пахло духами Лой.

Так одеваются для мужчин. Я научилась этому.

Я знала, в котором часу подают теперь обед. Он приурочил его ровно к тому времени, когда с закатом солнца на каждой колокольне и башне города принимались звонить в колокола, возвещая наступление комендантского часа, введенного кронианцами.

Окна вспыхнули светом, а я стояла наготове на лестничной площадке, ожидая, когда понесут вечернюю вереницу блюд и графин с вином. Я просто что-нибудь возьму и пойду вместе с ними.

В конце концов я почувствовала не столько страх, сколько отчаянную неловкость. Какое-то чисто физическое ощущение, не имевшее названия, овладело мною. При этом мне захотелось заползти под одеяло и скорчиться, укрывшись с головой.

Зазвенели колокола.

Передо мной появилась Лой, она несла четыре блюда на бронзовом подносе. По пятам за ней шел мальчик с кухни, держа в руках стеклянный графин с красным, как рубин, вином.