Книга Одиссей. Владычица Зари - Генри Райдер Хаггард

– Я пойду, – сказала Мериамун, и я задрожал, услышав, что она произнесла эти слова на мертвом языке, потому что на нем говорят, лишь замыслив недоброе. – Пойду просить совета, и ты знаешь, у кого. – Она дотронулась до золотой змеи, которую выиграла у царевича.

Я бросился к ее ногам, обнял ее колени, я умолял:

– Дочь моя, о дочь моя, не совершай этого великого преступления! За все царства мира не буди То, что спит, не вдыхай тепло жизни в То, что объято холодом смерти.

Но она лишь покачала головой и отстранила меня.

Старый жрец побледнел, вспоминая эту сцену.

– Что же она задумала? – спросил Скиталец.

– Нет, Скиталец, ты тоже не буди То, что спит, – после долгого молчания ответил он. – На моих устах лежит печать. Я и так рассказал тебе то, чего никому не рассказывал. Не спрашивай меня… Но что это? Они вернулись! Да проклянут их Ра, Пахт и Амон! Да сожрет их в Аменти мерзкая свинья Сета! Да вопьются в их плоть крокодильи зубы Себека, да длятся их терзания вечно!

– Реи, на кого ты насылаешь такие ужасные проклятья? – спросил Скиталец. – И кто это к нам приближается? Я слышу топот толпы и пение.

И в самом деле – мимо дворцовой ограды шла огромная толпа и победно распевала о том, что их бог победил богов Кемета и посрамил его фараона, наслав на страну десять страшных казней.

– Это рабы, мерзкие богохульники и колдуны, – ответил Реи, когда шум шагов и пение стали тише. – Их магия даже сильнее нашей, их вождь был когда-то одним из наших жрецов и постиг тайны нашей древней мудрости. Если они ходят по улицам и поют, то непременно жди беды. Еще до рассвета мы узнаем, что они задумали. Да истребят их боги! Хорошо, хоть сейчас они ушли. Отпустила бы их царица Мериамун навсегда, они хотят уйти в пустыню, вот и сгинули бы там, но она не желает уступить фараону и нарочно его злит.

VII. Сны царицы Мериамун

Наконец гомонящая толпа удалилась, наступила тишина, и Реи успокоился, не слыша больше варварского пения и бряцания тимпанов.

– Я должен рассказать тебе, Эперит, – заговорил он, – чем кончилась история божественного царевича и Мериамун. Она смирила свою гордыню перед отцом и братом, ибо воля отца – это воля богов; забыла, казалось, о своей тайной мечте, однако выдвинула условия: она должна быть во всем равной фараону, такова цена ее согласия на брак – во всех храмах всех городов Кемета ее должны торжественно провозгласить вместе с Менепта наследницей корон Верхнего и Нижнего Египта. Сделка была заключена, и цена заплачена. После того вечера, когда Мериамун выиграла у Менепта двойного урея, она сильно изменилась. Перестала издеваться над царевичем, заставила себя быть кроткой и покладистой.

И вот наконец в назначенный срок, в день, когда начался разлив Сихора, состоялась свадьба. Ее отпраздновали с величайшей пышностью, и дочь фараона стала супругой сына фараона. Но рука ее, когда она стояла перед алтарем, была холодна, как рука воссиявших в Осирисе. С гордым и холодным выражением лица села она в золотую колесницу и выехала из больших ворот Таниса. И только когда услышала, что в приветственных кликах многотысячной толпы ее имя «Мериамун!» заглушает имя ее супруга, она наконец улыбнулась.

Такая же холодная и неприступная сидела она в своих белых одеждах на свадебном пиру, который устроил фараон, и ни разу не взглянула на сидевшего рядом с ней мужа, хотя он нежно улыбался, взглядывая на нее.

Наконец долгий пир кончился, в зал пришли певцы и музыканты, но Мериамун придумала какой-то предлог, встала и удалилась в сопровождении своих придворных дам и прислужниц. На сердце у меня было тяжело, я устал и тоже ушел к себе и занялся расчетами, ибо я, о странник, строю дома для царей и для богов.

Вскоре в дверь ко мне постучали, и вошла женщина, с ног до головы закутанная в плотное покрывало. Она сбросила покрывало, и передо мной предстала Мериамун в своем свадебном уборе.

– Не обращай на меня внимания, Реи, – сказала она. – У меня есть еще целый час времени, и я хочу посмотреть, как ты работаешь. Это мой каприз, пожалуйста, не прогоняй меня, я люблю смотреть на твое старое лицо, эти морщины выточены искусным резцом твоих знаний и долгих лет. И я с детства могу бесконечно смотреть, как ты чертишь планы величественных храмов, которые переживут не только нас, но, может быть, и память о богах, которым мы поклоняемся. Ты, Реи, мудрый человек, твоя стезя достойней моей, ведь ты созидаешь свои творения из прочного камня и украшаешь их стены по вольной воле своей фантазии. А я – я пытаюсь строить на зыбучих песках человеческого сердца, и ветер тотчас стирает плоды моей фантазии. Когда я умру, построй мне усыпальницу, красивее которой нет нигде на свете, и сделай над входом надпись: «Здесь, в этом последнем храме своей гордыни, покоится царица Мериамун, так ничего и не сумевшая построить».

Безумные слова, и вид у нее был безумный!

– Что ты такое говоришь, царевна? Ведь сегодня твоя брачная ночь! Зачем ты пришла сюда?

– Зачем я пришла сюда? Да потому, что мне захотелось снова стать той маленькой девочкой, какой я была когда-то. Реи, Реи, во всем огромном Кемете нет сейчас женщины, так безвозвратно опозорившей и погубившей себя, как твоя любимая царевна Мериамун! Я пала ниже уличных потаскушек, которые продаются за кусок хлеба, ведь чем возвышенней дух человека, тем глубже его падение. Я продалась за власть, это еще более грязная сделка. О, будь проклята судьба женщины, которая может достичь власти только благодаря своей красоте! Будь проклят тот фараон, который узаконил в глубокой древности этот обычай, проклятье мне, разбудившей То, что спит, согревшей То, что холоднее смерти, теплом своего дыхания, на своей груди! Будь проклято преступление, на которое ожившее Зло меня толкнуло! Отринь меня, Реи, ударь меня по лицу, плюнь мне в глаза, мне, Мериамун, царственной шлюхе, продавшей себя за корону. Я ненавижу его, как же я его ненавижу, я заплачу ему позором за позор, этому шуту в царском одеянии. Смотри же! – Она выхватила из складок платья белый цветок, свойства которого были хорошо известны и ей, и мне. – Я сегодня два раза хотела положить конец своей жизни с помощью этого смертоносного цветка, смыть свой позор, расстаться с суетной жаждой власти. Но меня остановила мысль, что я, Мериамун, могу пережить его, и тогда я уничтожу все его изображения, сотру его имя со стен всех храмов Кемета, как было стерто ненавистное имя Хатшепсут. Я…

И она вдруг залилась потоком слез – она, которая никогда раньше не плакала.

– Не прикасайся ко мне, не надо, – сказала она. – Это злые слезы. Судьба не властна над Мериамун, Мериамун сама повелевает своей судьбой… А теперь я должна уйти, меня ожидает мой господин. Добрый, старый друг, поцелуй меня в лоб, пока я еще Мериамун, которую ты знаешь, и потом не целуй больше никогда. Хотя бы для тебя это обернется благом: когда Мериамун станет царицей Кемета, она сделает тебя первым сановником в стране, ты будешь стоять на ступенях моего трона. Прощай.

Она подобрала свое покрывало, бросила белый смертоносный цветок в огонь жаровни и ушла. Сердце мое разрывалось. Я понял, что эта удивительная женщина не знает меры ни в добре, ни в зле.