Книга Мой инсульт был мне наукой. История собственной болезни, рассказанная нейробиологом - Джилл Тейлор

Чувствуя себя выброшенной из ритма прежней жизни, я была одновременно встревожена и очарована тем последовательным распадом когнитивной составляющей сознания, который я теперь наблюдала. Время остановилось, потому что внутренние часы, которые когда-то тикали в моем левом полушарии, помогая определять последовательность мыслей, теперь замолкли. Без внутреннего понятия об относительности и без дополняющих друг друга форм мозговой активности, помогавших мне последовательно управлять ходом собственных мыслей, я как бы плыла из одного момента времени в другой. А больше не имело отношения к В, a 1 ― к 2. Для понимания такого рода последовательностей требовались мысленные связи, на которые мой разум был теперь не способен. Даже простейшие рассуждения по определению требуют понимания отношений между разными сущностями, а мой разум утратил способность сочетать одно с другим. Поэтому мне ничего не оставалось, кроме как сидеть в полном замешательстве, ожидая прихода следующей отрывочной мысли или волны ясности. В предчувствии идеи, которая рано или поздно должна была прийти мне в голову и связать меня с чем-то из объективной реальности, я сидела и повторяла про себя одно и то же: "Что же я пытаюсь делать?"

Почему я просто не набрала 911? Кровоизлияние, продолжавшееся в моей черепной коробке, происходило непосредственно над той самой частью левого полушария, которая понимала, что такое число или номер. Нейроны, в которых был записан номер 911, теперь плавали в луже крови, поэтому само понятие номера для меня больше не существовало. Почему я не спустилась этажом ниже и не обратилась за помощью к своей квартирной хозяйке? Она была в декретном отпуске, сидела дома и с радостью отвезла бы меня в больницу. Но и ее папки, еще одной детали общей картины моей жизни в ее связи с окружающими, больше не существовало. Почему я не вышла на улицу и не поймала первую попавшуюся машину, чтобы попросить о помощи? Эта идея вообще не пришла мне в голову. В моем травмированном состоянии единственное, что мне оставалось, ― отчаянно вспоминать, как позвонить кому-нибудь и позвать на помощь!

Единственное, что я могла сделать, было сидеть и ждать, терпеливо сидеть у телефона и молча ждать. И вот я сидела и ждала наедине с ускользавшими мимолетными мыслями, которые как будто дразнили меня, то появляясь, то исчезая. Я сидела и ждала волны ясности, которая позволила бы моему сознанию связать две мысли и дала бы мне шанс сформулировать хоть какую-то идею, шанс осуществить какой-то план. Я сидела и на все лады повторяла про себя: "Что я делаю? Зову на помощь. Зову на помощь. Я пытаюсь позвать на помощь".

В надежде на то, что я смогу сознательно вызвать еще одну волну ясности, я поставила телефон на стол перед собой и стала смотреть на его кнопки. Мой расстроенный мозг, мучительно пытавшийся вспомнить, какой номер можно набрать, казался пустым и болел, когда я пыталась заставить его сконцентрироваться и поддерживать внимание. В нем пульсировала боль, боль, боль. Боже, как мне было больно. Вдруг перед моим мысленным взором промелькнул номер телефона. Это был телефон моей мамы. Как здорово, что я смогла его вспомнить! Какое чудо, что я не только вспомнила этот номер, но и знала, чей он! И как примечательно, хотя и печально, что даже в своем пугающем состоянии я осознала, что мама живет на расстоянии больше тысячи миль от меня, и поняла, как неуместно было бы позвонить ей сейчас. Я подумала: "О нет, я никак не могу позвонить маме и сказать ей, что у меня инсульт! Это было бы ужасно! Она бы с ума сошла! Надо придумать какой-нибудь другой план".

В один из моментов ясности я поняла, что, если я позвоню на работу, мои коллеги из Гарвардского центра ресурсов мозговой ткани обязательно мне помогут. Мне бы только вспомнить, по какому номеру звонить на работу. Какая злая ирония судьбы, что перед этим я два года только и делала, что распевала по всей стране песенку про Банк мозга, в которой были такие слова: "Звоните 1 800 BRAINBANK, вам все объяснят!" Но в то утро, когда воспоминания оказались вне досягаемости, у меня оставалось лишь смутное представление о том, кто я и чего пытаюсь добиться. Я сидела за столом в каком-то диком мысленном тумане и пыталась уговорить свой мозг дать мне ответ, без конца повторяя: "По какому номеру звонить на работу? Где я работаю? В Банке мозга. Я работаю в Банке мозга. Какой номер у Банка мозга? Что я делаю? Я зову на помощь. Я звоню на работу. Ладно, так по какому номеру звонить на работу?"

Мое нормальное восприятие окружающего мира успешно определялось постоянным обменом информацией между правым и левым полушариями. В связи с асимметрией коры каждая из двух половин мозга специализировалась на каких-то своих функциях, и, работая вместе, они могли адекватно формировать реалистичное восприятие окружающего мира. Хотя я и была весьма способным ребенком и всегда прекрасно училась, у двух полушарий моего мозга никогда не было одинаковых врожденных способностей. Правое превосходно разбиралось в общих картинах различных идей и понятий, но левому приходилось чрезвычайно усердно работать, запоминая разрозненные факты и детали. В итоге я относилась к тем, кто редко запоминает телефонный номер как случайную последовательность чисел. Вместо этого мой мозг машинально придумывал какую-нибудь схему, обычно зрительный образ, и привязывал к этой схеме последовательность чисел. Телефонные номера я обычно запоминала как последовательность нажимаемых в определенном порядке кнопок. Про себя я всегда задавалась вопросом, как бы я смогла жить в мире дисковых телефонов, где пользоваться подобными уловками было бы намного сложнее.

В юности я всегда намного больше интересовалась тем, как те или иные вещи связаны на интуитивном уровне (правое полушарие), чем тем, как они различаются на уровне классификаций (левое полушарие). Я предпочитала мыслить образами (правое), а не языковыми категориями (левое). Только после окончания колледжа, когда я увлеклась нейроанатомией, мне удалось научиться легко запоминать различные детали и вызывать их в памяти. Учитывая, что в детстве мой мозг обрабатывал информацию в основном с помощью сенсорных, зрительных и схематических ассоциаций, в ткани моих знаний все это было очень тесно переплетено.

Беда такого рода системы обучения, разумеется, состоит в том, что она будет работать, только если все ее части функционируют и правильно взаимодействуют. Когда я сидела в то утро перед телефоном и пыталась сообразить, какой номер у меня на работе, я вспомнила, что у наших кабинетов были какие-то примечательные дополнительные номера. Что-то вроде того, что номер моего кабинета заканчивался на 10, номер кабинета моей начальницы, наоборот, на 01, а дополнительные номера моих коллег попадали в промежуток между этими. Но поскольку левое полушарие мозга тонуло в луже крови, в ходе своих мыслительных поисков мне не удавалось получить доступ ни к каким подробностям, а математические последовательности приводили меня в полное недоумение. Я сидела и думала: "Что же там между 01 и 10?" Тогда я решила, что, может быть, лучше будет смотреть на кнопки телефона.

Сидя за столом, я поставила телефон прямо перед собой и терпеливо сидела некоторое время в ожидании следующей волны ясности. Я стала снова повторять на все лады: "По какому номеру звонить на работу? По какому номеру звонить на работу?" После нескольких минут с телефоном в руках, потраченных впустую, у меня в голове внезапно возник ряд из четырех цифр: 2405! 2405! Я снова и снова повторяла про себя: "2405!" Чтобы не забыть этот ряд, я взяла в левую руку ручку и быстро зарисовала картинку, которую видела у себя в голове. Цифра 2 вышла похожей не на 2, а на какую-то напоминавшую двойку закорючку. К счастью, цифра 2 на телефонной кнопке выглядела точно так же, как та, что предстала перед моим мысленным взором, и я попыталась своими закорючками изобразить то, что видела: 2405. Мне как-то удалось понять, что это только часть номера, но чего не хватало? Там был еще код ― то, что идет вначале. И я снова стала повторять на все лады: "Какой там код? С каким кодом звонить на работу?"