Книга Фуэте на Бурсацком спуске - Ирина Потанина

— Я же говорил, надо сидеть здесь и ждать вестей! — обрадовался папа Яков. И тут же начал пояснять: — Я уже и не знал, что делать. В городе паника, все бегут из театра, ползут слухи про убийство. Даже дед Хаим, вон, заволновался, пришел спросить, как наши дела. Фуух. Не зря я в Морского верил! Сказал, что вернет ребенка бабушке Зисле домой после спектакля — вот и вернул.

— Тссс! — осторожно положив Ларочкину голову себе на плечо, мама приложила палец к губам и наказала всем молчать.

Лариса поняла, что ее отправляют спать, и стала отчаянно сопротивляться. Она уже большая! Сил поднять голову от маминого плеча не было, и Ларочка просто умоляюще протянула руки к Коле, но тот с какой-то глупой улыбкой смотрел на Соню и ничего не заметил. Ах, вот, значит, как?!

— Между прочим, — закричала Лара, цепляясь за косяк двери, — это я его сюда привела! Сам он даже дорогу не знал! Почему он будет рассказывать, что было в театре, а я нет? Да ему всего 20 лет! Он, между прочим, не только папы Морского, но и мой ученик! Я весь вечер оказывала на него благотворное влияние.

— Лариса! — произнесла мама самым строгим своим тоном. — Ступай спать сейчас же!

— Тьфу! — Ларочка не выдержала и плюнула. Прямо на пол. Присутствующие, ахнув, повернулись к Коле. Тот, густо покраснев, пробормотал:

— Это не я ее учил! Чесс слово! Извините…

* * *

Когда разбушевавшуюся Лариску наконец отправили в постель, все внимание переключилось на Николая. Где Морской? Какое он имеет отношение к убийству? В какое ведомство увезли? Коля и рад бы был рассказать все внятно, но сосредоточиться мешали сразу три препятствия.

Во-первых, гражданка хозяйка, сославшись на недавний день рождения кого-то из семьи, подала пирожки. Причем такие, что Коля не смог удержаться. Набросился, как волк, и сразу себя выдал. «Да он совсем голодный!» — заохали вокруг и побежали за куриным супом. Коля, конечно, отнекивался. Но твердое хозяйское: «У нас балкона нет, на завтра не оставишь, надо доесть. Ты должен нас спасти!» купило его совесть. Теперь вот Коля пытался говорить с набитым ртом, но выходило так плохо, что даже Ларочкина мама — человек явно прогрессивный и сентиментальными «аханьями» не страдающий — твердо сказала: — Мужчина голоден — равно мужчина бесполезен. Физиологию никто не отменял. Так что сначала ужин, разговор — потом.

Во-вторых — Коля, стыдясь, прокручивал это в мыслях, уплетая вторую тарелку супа, — а не подводит ли он сейчас товарища Морского? Не покажется ли учителю оскорбительным, что Коля задружился с «его бывшей»? Двойра, кстати, оказалась прямой противоположностью нынешней супруги товарища Морского: румяная, видная, подвижная, она источала уверенность в себе, непоколебимое чувство юмора и энергию. Красивое умное лицо ее постоянно двигалось, меняя целую гамму эмоций, а речь вызывала у Коли желание срочно начитаться умных книг. К Коле она, несмотря на его явно плохое влияние на Ларочку, отнеслась очень дружелюбно, что обязывало к взаимности. А Николай страдал, не понимая, не обидит ли Морского.

И, наконец, в-третьих. Соня. Увидев ее, Коля ощутил, как сердце падает в пропасть. «Да они издеваются! Сговорились!» — успел подумать он, прежде чем потеряться в блаженном ступоре. И нежный аромат (один в один такой, как у Ирины), и томный взгляд, и талия, и бледное, будто нарисованное, лицо с небрежными локонами, спадающими на лоб, — все столь опасные для Коли атрибуты имели место быть. «И тоже, небось, злая!» — в отчаянии подумал он, вспомнив разговор с Ириной о друзьях. Но Соня подводила: легко перешла на «ты», с большой сердечностью интересовалась, понравился ли Николаю суп из потрохов и сильно ли он испугался, когда увидел в театре падающее с потолка тело. «О! Не намек ли это на взаимность? — гадал Коля. — Она же за меня переживает!» К тому же (Коля решил с самим собой быть откровенным) хоть у Ирины и изящества побольше, но также есть огромный недостаток: она жена товарища. А Соня…

— Так-так, — несмотря на сумятицу в ответах Николая, Соня терпеливо продолжала расспросы. — Ты побежал к Ларочке, а вокруг все кричали про убийство. Но расскажи же подробнее, как случилась сама трагедия!

— Трагедия? Ну то как посмотреть… Нет худа без добра, хочу сказать, — краснел Коля. — Если б убийства не случилось, я бы не оказался тут, с… — Он чуть себя не выдал, ляпнув «с тобой», поэтому закончил очень странно: — тут, с потрохами… Ой, что я говорю…

Образовавшаяся в голове каша из романтики и прочих переживаний на корню пресекла все попытки Коли изъясняться здраво. И он вдруг выпалил:

— И тут внезапно, как сама любовь, на голову невинным оркестрантам упала женщина… Что я несу? Простите!

А в сущности, что он мог рассказать? Что женщина разбилась явно насмерть, но товарищ Морской все равно кинулся ее осматривать? И что сказал, мол, ее убили в пять часов? Толком Николай и сам ничего не понимал. Почему Морской делал осмотр? Так вот ему захотелось. Почему Морского увели на допрос, а не опросили в зале, как всех нормальных людей? Так им в голову стукнуло. Кто, в конце концов, был убит? Нина Ивановна Толмачева.

Вытянув из рассказчика имя, присутствующие вдруг поменялись прямо на глазах. И шуточки, и светские вопросы — всё кончилось.

— Нино́?! Мой бог, не может быть…

— Постойте! Коля, ты вполне уверен? Скажи, прошу, что ты ошибся с именем…

Присутствующие наперебой заговорили про жертву, которая оказалась и Нино́ и Ниной Ивановной одновременно. Она занималась с Ларочкой рисованием. Она помогала деду Хаиму получить заказы от театра, когда красильня остро нуждалась в заказчиках. Она заведовала кружком краеведов, который обожал Морской. Она была другом семьи…

— Пожалуй, я пойду? — Коля почувствовал, что тот, кто совсем не знал Нино́, сейчас здесь лишний. У людей горе, а он тут сидит, суп наворачивает… К тому же он вдруг вспомнил, что забыл отчитаться дяде. — Мне, в общем-то, пора…

— А далеко тебе идти? — спросила Двойра и вновь закрыла лицо руками, стараясь не показывать слезы.

— Конец Пушкинской. Общежитие возле стройки, — ответил Коля. — Совсем недалеко.

Пугать мать ночным приездом не хотелось, поэтому Коля решил заночевать у друзей в так называемом общежитии. Гигантский «Дом пролетарского студенчества № 1» вот-вот должны были достроить, и некоторые особо отважные студенты временно размещались под ним в переоборудованных строительных бараках. Кто не рискнул уйти в барак и остался в корпусах бывшего епархиального училища, жили, конечно, существенно лучше, но, во-первых, уменьшали свои шансы на скорое заселение в новострой, а во-вторых, находились под постоянным контролем комендантов. В бараки же можно было приходить кому угодно.

— Может, тебя отвезти? — предложил Яков. — Я на авто.

— Нет, что вы! — отмахнулся Николай и деловито добавил для пущей серьезности: — Я пройдусь. Мне свежий воздух, вам — экономия. Бензин, чай, не казенный!

— Как не казенный? — искренне удивился Яков. — Разумеется, казенный. Но, если скромничаешь, довезу тебя только до театра. Ты из-за нашей Лары оттуда ушел, туда мы тебя и доставим. Идет?