Книга История философии. Древняя Греция и Древний Рим. Том II - Фредерик Коплстон

7. Аристотель, как мы уже упоминали, называет четыре принципа: материю, форму, движущую причину и конечную причину или цель. Изменение или движение (то есть движение в общем смысле слова, включающее в себя переход от состояния до к состоянию после, например изменение цвета листьев от зеленого к коричневому) есть факт, несмотря на то что Парменид и считал его иллюзией, и Аристотель подверг изменение пристальному изучению. Он открыл, что движение включает в себя несколько факторов, которые следует рассмотреть подробно. К примеру, должен существовать субстрат изменения, поскольку в каждом случае изменения есть то, что изменяется. Из желудя вырастает дуб, из его древесины изготовляют кровать: есть нечто, что подвергается изменению и получает новое определение. Сначала это определение существует в виде возможности, потом, под действием какой-то движущей силы, получает новую актуализацию. Мрамор содержит в себе возможность новой формы, которую придает ему скульптор, а именно формы статуи.

Когда мрамор получает форму статуи, он изменяется, но это изменение носит случайный характер, в том смысле, что мрамор остается мрамором, только форма или очертания его изменяются. Однако в других случаях субстанция, как и форма, тоже претерпевает изменения: так, когда корова поедает траву, трава переваривается и принимает совершенно новую субстанциальную форму. И поскольку все на свете может в конечном счете превратиться во что угодно, то, вероятно, существует конечный субстрат, не имеющий собственных определенных характеристик, но являющийся простой возможностью как таковой. Именно это и имел в виду Аристотель под первой материей схоластов, которую мы находим во всех материальных вещах и которая является исходным основанием всех изменений. Аристотель, конечно, прекрасно понимал, что никакая движущая сила не воздействует непосредственно на первую материю как таковую: воздействию подвергается какая-то конкретная вещь, какой-то уже осуществленный субстрат. К примеру, скульптор высекает статую из мрамора; мрамор – вот та материя или субстрат изменения, которое он порождает, а вовсе не материя как таковая. Аналогичным образом плотью коровы становится трава, а не материя в общем. Это означает, что первая материя не существует сама по себе – как чистая материя, – она всегда существует в соединении с Формой, которая является формальным или характеризующим фактором. Первая материя логически отличается от Формы тем, что не может существовать сама по себе; однако ее настоящее отличие от Формы заключается в том, что она является реальным элементом материального объекта и исходным основанием изменений, которые он претерпевает. Мы поэтому не имеем права называть первую материю простейшим телом материальной Вселенной, поскольку это вовсе не тело, а элемент, пусть даже самого примитивного тела. Аристотель пишет в «Физике», что четыре элемента – земля, воздух, огонь и вода, – представляющиеся нам самыми простыми телами материального мира, содержат в себе противоположности и могут превращаться друг в друга. Но если они подвержены изменениям, значит, они содержат в себе сочетание возможности и акта. Воздух, к примеру, является воздухом, но может стать и огнем. Он имеет форму или существует как воздух, но в нем заключена и возможность стать огнем. Однако с логической точки зрения в первую очередь необходимо установить существование чистой возможности, то есть возможности вообще чем-нибудь стать, а потом уже рассматривать возможность превращения воздуха в огонь или любой другой конкретный предмет.

Итак, изменение – это развитие уже существующего тела, но не в такое же точно тело, а в тело, способное стать чем-то иным, хотя еще и не ставшее им. Это актуализация возможности, но возможность включает в себя действительность, которая еще не стала тем, чем может стать. Пар, к примеру, не появляется из ничего, он появляется из воды. Но он не появляется из нее в виде воды: точная копия воды – это вода и ничего больше. Пар появляется из воды, которая может стать паром и «требует» этого, когда ее нагревают до определенной температуры, но она еще не пар, поскольку она еще «лишена» формы пара – не в том смысле, что она не имеет формы пара, а в том, что она могла бы и должна ее иметь, но еще пока не обрела. Поэтому в изменении присутствуют не два, а три фактора, поскольку его результат содержит два положительных элемента – форму и материю – и предполагает наличие третьего – лишенности. Лишенность (отсутствие) – это не положительный элемент в том смысле, в каком являются положительными материя и форма, но изменение с необходимостью предполагает ее. Таким образом, Аристотель указывает три предпосылки изменения – материя, форма и лишенность или острая необходимость.

8. Таким образом, конкретная чувственно воспринимаемая субстанция – это индивидуальное бытие, состоящее из материи и формы.

Однако формальный элемент такого бытия, который и делает его именно этой, а не другой вещью, один и тот же во всех объектах этого вида. К примеру, специфическая природа или сущность человека одна и та же (хотя конечно же не в численном выражении) у Сократа и у Платона. Поэтому мы не можем сказать, что формальный элемент наделяет конкретную субстанцию индивидуальными чертами, иными словами, форма не может быть принципом индивидуализации чувственно воспринимаемых объектов. Что же тогда, по мнению Аристотеля, является этим принципом? Материя. Таким образом, Каллий и Сократ имеют одну и ту же форму (то есть форму человека), но они отличаются друг от друга благодаря различию в материи, из которой они состоят. Этот взгляд разделял и святой Фома Аквинский, однако, понимая, что совершенно лишенная признаков первая материя не может быть принципом индивидуализации, он утверждал, что этим принципом является materia signata quantitate. Именно она придает индивидуальные черты объектам, поскольку обладает предварительной потребностью количества, которое она позже приобретает, соединившись с формой. Эта теория, гласящая, что индивидуальные черты объектам придает материя, является наследством платонизма, согласно которому форма – это универсальное.

Из этой теории логически вытекает, что каждая чистая форма должна быть единственной формой своего вида, должна охватывать все возможные проявления этого вида, поскольку нет такой материи, которая могла бы служить принципом индивидуализации внутри вида. К этому выводу пришел Св. Фома Аквинский; в отличие от Св. Бонавентуры он был убежден, что чистые разумы или ангелы соответствуют большому числу видов, ибо множество ангелов или нематериальных форм не может относиться к одному виду. Эта мысль приходила в голову и самому Аристотелю, поскольку, заметив, что множество зависит от материи, он говорит далее, что неподвижный перводвигатель, лишенный материи, может быть только единственным. Это высказывание находится в противоречии с теорией Аристотеля о множестве неподвижных двигателей, однако оно свидетельствует о том, что он сам понимал, какие следствия вытекают из его доктрины материи как принципа индивидуализации внутри вида.

Однако из этой доктрины вытекает еще одно, гораздо более важное, следствие. Согласно Аристотелю, материя является принципом индивидуализации, однако сама по себе она непознаваема. Отсюда следует, что мы не можем до конца познать ни один единичный конкретный объект. Более того, Аристотель, как уже говорилось, был убежден, что единичное не может быть и определено, поскольку наука имеет дело с сущностью или определением. Единичное как таковое, следовательно, не является объектом науки и не может быть познано до конца. Правда, Аристотель отмечал, что, хотя для отдельных объектов, будь то умопостигаемые объекты (например, математические круги) и чувственно воспринимаемые (круги из бронзы или дерева), определений не бывает, они познаются либо интуицией, либо восприятием, однако он не развил дальше этого положения и не разработал теории интуитивного познания. Создание же такой теории совершенно необходимо. Например, мы можем хорошо знать характер какого-то человека, однако получаем это знание вовсе не в процессе дискурсивного мышления или научными методами. Словом, нам трудно избавиться от ощущения, что увлечение Аристотеля научными определениями и субстанциями как особыми сущностями и его неверие в познаваемость материальных объектов было простым отголоском влияния Платона, которое испытывал на себе Аристотель в годы своей учебы.