Книга Варяги и Русь. Разоблачение «норманнского мифа» - Степан Гедеонов

Его мысль может быть угадана только из сравнения его сведений о трех нерусских словенских племенах с понятиями, какие он имел о своей словено-русской народности. При недостаточном определении Несторовой этнографии, при смешении в одно хаотическое целое всех славянских народов, обитавших в России, Шафарик не мог включить словенскую русь в систему своих историко-лингвистических исследований. Но теперь перед нами не безымянная смесь всех племен и наречий, а отдельный народ, отличный по наречию и происхождению от окружающих его нерусских славянских племен, тождественный по наречию и происхождению, а отчасти и по имени, с остальными словенскими племенами. Это тождество, ясно высказанное в летописи, служит верным подтверждением мысли Шафарика о родстве и первобытном одноязычии всех так называемых словенских народов. Понятия Нестора о словенстве русских племен основаны: 1) на смутном историческом предании о их доисторическом родстве с остальными словенскими племенами, о первом поселении всех словенских племен на Дунае, о прямом выселении с Дуная ильменских словен; 2) на тождестве наречий словено-русского с остальными словенскими; 3) на желании удержать за своим народом освященное переводом книг Св. Писания словенское имя. Описав деятельность Мефодия в словенской земле (Мораве), Нестор прибавляет: «Темже словеньску языку учитель есть Анъдроникъ апостолъ: въ моравы бо ходилъ, и апостолъ Павелъ училъ ту; ту бо есть Илюрикъ, его же доходилъ апостолъ Павелъ, ту бо бяше словени первее. Темже словеньску языку учитель есть Павелъ, отъ него же языка и мы есме русь: темже и намъ руси учитель есть Павелъ апостолъ, понеже училъ есть языкъ словенескъ, и поставилъ есть епископа и намъстника по себе Андроника словеньску языку. А словенескъ языкъ и рускый одинъ, отъ варягъ бо прозвашася русью, а первъе беша словене; аще и поляне звахуся, но словеньская ръчь бе, полями же прозвашася занеже въ поле седяху, языкъ словеньский бе имъ единъ». Шлецер, не понимавший ни исторического, ни грамматического смысла этого места, называет его несносно глупой вставкой; он не подозревал, сколь важно было для летописца определить, с одной стороны, одноплеменность всех словенских народностей, с другой, однокровность Киева с Новгородом (словенами) по языку и происхождению. Круг впадает в другую ошибку, принимая здесь слово язык в смысле народа; выражения «Словеньская речь бе — языкъ словеньский бе имъ единъ», очевидно, доказывают, что дело идет о наречии в племенном, не о народе в общем смысле. Значение слов летописца не допускает двух толкований, если вспомнить сказанное им в начале, а здесь повторенное, о словенстве полян и древлян, о несловенстве радимичей и вятичей.

Для Нестора было одно отдельное словенское целое, распадавшееся на два центра: 1) словене ильменские, к которым примыкают и остальные русские племена; 2) словене дунайские.

Что было верного в этих представлениях летописца; в чем заключались его заблуждения?

В сущности, Несторова мысль справедлива. Между словенскими племенами существовала родственная связь; словенское имя было достоянием только четырех генетических словенских племен; подобно словенам мизийским, словенцам и словакам Русь сохранила словенское имя для старшего из своих племен в Новгороде; для других — предание о происхождении от словен. О тождестве словенского языка в болгарах, моравских словаках и хорутанских словенцах мы видели мнения Шафарика и Копитара; что еще в Несторово время то же самое, или, по крайней мере, мало изменившееся словенское наречие господствовало и на Руси, несомненно; только отсюда объясняется немедленное восприятие на Руси книг Св. Писания, составленный болгарами перевод договоров и пр. Таково было, основанное на положительных фактах, на собственном опыте, наконец, на убеждении современников и мнение самого Нестора: «А словенескъ языкъ и рускый одинъ» — «Языкъ словеньскъ бе имъ единъ» — «Симъ бо первое преложены книги маравы, яже прозвася грамота словеньская, яже грамота есть въ Руси и въ болгарехъ дунайскихъ».

Между тем, утвержденные на исторической действительности и верных лингвистических выводах понятия летописца о связи и этнографическом значении словенских племен затемнены для нас и для самого Нестора, с одной стороны, принятой им ложной системой происхождения русского имени от варягов; с другой, заблуждениями, к которым вело его желание согласовать словоупотребление словенского имени в церковном смысле с неверным убеждением в переводе книг Св. Писания для моравы. О первом из этих положений будет сказано подробно в своем месте; второе основательно и, кажется, навсегда опровергнуто Шафариком по следам Добровского. Словенская грамота — было техническим названием изобретенного Кириллом для болгарских словен алфавита; Кирилл везде именуется словенским учителем; кирилловская литургия словенской. Но вследствие известного посольства к греческому императору моравских князей Ростислава, Святополка и Коцела и долголетней деятельности Мефодия в Моравской земле вскоре распространилось (и Нестором разделенное) мнение о переводе книг для моравы. Отсюда недоумения летописца; двоякое значение у него моравского имени; неверный объем его моравы. Как особое племя моравских славян Несторова морава принадлежат к западным, несловенским, от словен выродившимся племенам; как земля (вместилище словаков и иллирийских словенцев и, вместе с тем, классическая почва словенской грамоты) морава имеет для него значение дунайской Словенщины. Вот почему при повествовании о переводе церковных книг он постоянно отличает мораву племенным названием «словене», а Ростислава, Святополка и Коцела зовет князьями словенскими, не моравскими. «Словеномъ жиущимъ крещенымъ и княземъ их, Ростиславъ, и Святополкъ, и Коцелъ послаша ко царю Михаилу… и послаша я въ Словеньскую землю къ Ростиславу, и Святополку, и Къцьлови. Сима же пришедъшема, начаста съставливати писмена азъбуковьная словеньски… ради быша словени, яко слышаша величья Божья своимъ языкомъ». Здесь выражение «словене» о мораве и моравских князьях, очевидно, основано на церковном значении словенского имени; на мысли о переводе для них церковных книг на словенский язык. В сербских памятниках всегда говорится о моравлянах: «Растиславль бо моравьскыи кнезь, богомъ оустимъ советь сотвори съ кнези свои моравляны». Черноризец Храбр именует Ростислава (Растица) князем моравским, Коцела — блатенским. Итак, на понятиях Нестора о значении словенского языка в смысле наречия церковных книг утверждались, пополняя друг друга, его понятия о племенном, особом значении словенского имени; между славянскими племенами одни только словенские говорили церковным наречием. Апостол Павел и Андроник были учителями только словенскому языку, не ляхам, чехам, хорватам. Из того же источника, как сказано выше, и фантастически неопределенное представление Нестора о Моравской земле; если бы он знал, что Кирилл и Мефодий переводили на словено-болгарский язык, название Моравы исчезло бы у него для Иллирика и дунайских словен. Наконец, Нестору было известно общее значение славянского имени у иноземных народов, преимущественно у греков. Сами славяне не знают для себя всенародного туземного прозвища; по крайней мере оно до нас не дошло; общим достоянием всей расы у иноземных писателей славянское имя стало, по мнению Шафарика, вследствие войн славянских племен с франками и греками. Употребление его в этом иноземном общем смысле проявляется только в редких случаях и чисто литературным образом у славянских писателей. Как в летопись Мартина Галла и Кадлубка от немцев, так в Несторову славянское имя в общем значении могло при случае перейти от византийцев; между тем, влияние греческого словоупотребления отразилось не столько в этнографической терминологии летописца, сколько в его понятиях о первенстве и первородстве генетических словенских племен в общеславянском мире. Только об одном месте летописи можно сказать с некоторой уверенностью, что в нем славянское имя является в общем смысле; это следующее: «Бе единъ языкъ словенескъ: словени, иже седяху по Дунаеви, ихъ же прияша угри, и марава, чеси и ляхове, и поляне, яже ныне зовомая русь». Но принимать исключение за правило невозможно, и напрасно утверждает Шафарик, что по примеру латинских и греческих писателей средних веков Нестор именует словенами все славянские племена в Европе. Мы разобрали тексты летописи, на которых основано это мнение; везде имя Словен явилось в значении особом, племенном, как у скандинавов норманнское имя; только при недостатке определенных географических сведений и невозможности согласовать значение словенского имени с ложным понятием о переводе книг Св. Писания для моравы сами племена обозначены темно и неверно, а границы земель произвольно отодвинуты и перемешаны.