Книга Тайны мозга. Почему мы во все верим - Майкл Шермер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Большинство людей чаще всего приходят к убеждениям по множеству различных причин, в том числе связанных с особенностями личности и темперамента, влиянием семейных и культурных предпосылок, родителей, братьев и сестер, сверстников и учителей, образования и книг, наставников и кумиров, а также разнообразного жизненного опыта и событий, из которых лишь очень немногие имеют хоть какое-то отношение к интеллекту. Идеал Просвещения, Homo rationalis, призывает нас садиться перед списком фактов, взвешивать их, сопоставляя «за» и «против», а потом с помощью логики и разума определять, какой набор фактов наилучшим образом подкрепляет ту или иную теорию. Но убеждения у нас формируются совсем не так. При этом процессе факты, полученные из внешнего мира, наш мозг пропускает сквозь разноцветные фильтры мировоззрений, парадигм, теорий, гипотез, домыслов, догадок, предчувствий и предубеждений, накопленных за время жизни. А затем мы сортируем факты, отбирая среди них подтверждающие то, во что мы уже верим, и игнорируя или логически отметая противоречащие нашим убеждениям.
Удила разума находятся во рту коня убеждений.
Дилемма мистера Д’Арпино заключается в том, чтобы понять произошедшее с ним: не объяснить, как последствие пережитой травмы или сбоя в работе нейронов, а преобразовать, как придающее внешнему голосу внутренний смысл. Обращение доктора Коллинза в веру заключалось в реорганизации его опыта таким образом, чтобы он приобрел смысл для веры, а его интеллектуальное путешествие – наглядный пример тому, как сила убеждений движет разумом и рационализмом в своих целях, и наоборот. Удила разума находятся во рту коня убеждений. Поводья натягиваются и направляют, уговаривают и побуждают, увлекают и соблазняют, но в итоге конь двинется по естественному для него пути.
Путь скептика
В коре нашего головного мозга есть нейронная сеть, которую нейробиологи называют левополушарным интерпретатором. Если можно так выразиться, это повествовательный аппарат мозга, который организует события в виде логической последовательности, сплетает из них исполненный смысла сюжет. Этот процесс особенно эффективен, когда речь идет о биографии и автобиографии: узнав о новом жизненном повороте, легко вернуться в прошлое и реконструировать движение к определенной точке, а не к какой-нибудь другой таким образом, чтобы это движение стало почти неизбежным, как только будут определены начальные условия и конечный результат.
Несмотря на то, что в разных текстах я уже приводил отдельные автобиографические эпизоды, чтобы проиллюстрировать ту или иную мысль, здесь я расскажу, как пришел к своим религиозным, политическим, экономическим и социальным убеждениям, а попутно упомяну и некоторые факты из своей личной жизни, о которых прежде нигде не писал. Вот рассказ о пути скептика, изложенный в ретроспективе, с пониманием, что мой левополушарный интерпретатор предубежден точно так же, как любой другой, особенно в реконструировании памятных событий моего собственного прошлого.
За долгие годы немало значения было придано тому факту, что некогда я был возродившимся в вере христианином, который либо впал (с точки зрения верующих) в религиозное неверие, либо достиг его (с точки зрения скептиков). Христиане пытались приписать мою кончину как верующего моей вере в эволюцию и записывали на счет либерального светского образования, которое есть зло, еще одну заблудшую душу. Атеисты возвещали о моем отходе от веры, как о свидетельстве тому, что образование, особенно обучение естественным наукам, сокрушает древнюю мифологию и устаревшие убеждения, основанные на вере. Истина гораздо сложнее: важные религиозные, политические или идеологические убеждения редко объясняются единственными причинными факторами. Человеческие мысли и поступки почти всегда многовариантны по причинам, и убеждения не являются исключением.
Я родился отнюдь не в семье возродившихся в вере людей. Никто из моих четырех родителей (двоих родных и двоих неродных) не был ни в коей мере религиозным, но и нерелигиозными людьми их тоже нельзя назвать. По-моему, они просто не задумывались о Боге и религии. Подобно многим детям времен Великой депрессии, достигшим совершеннолетия во время Второй мировой войны и участвовавшим в ней, мои родители просто хотели устроиться в жизни. Никто из них не учился в колледже, все много и тяжело трудились, чтобы обеспечить детей. Мои родители развелись, когда мне было четыре года, и оба вновь вступили в брак: мама вышла за мужчину с тремя детьми, которые стали моими сводными братьями и сестрами, отец женился на женщине, с которой у них родились две дочери – мои неполнородные сестры. Моя семья представляла собой образцовую американскую переформированную семью. Несмотря на то, что периодически меня отправляли в обязательную воскресную школу (у меня до сих пор хранится Библия из «церкви освещенного окна» в Ла-Каньяде, Калифорния), религиозные службы, молитвы, чтение Библии и разговоры о Боге, типичные для религиозных семей, в обоих моих домах отсутствовали. Насколько мне известно, никто из моих братьев и сестер до сих пор не проявляет особой набожности, как и двое моих оставшихся в живых неродных родителя. Мой родной отец умер от инфаркта в 1986 году, мама – от рака мозга в 2000 году Ни он, ни она так и не приняли религию, мама не сделала этого даже за десятилетие борьбы за жизнь, перенеся шесть операций на мозге и несколько курсов лучевой терапии.
Вообразите же себе их удивление, когда в 1971 году в начале выпускного класса я объявил, что «возродился в вере» и признал Иисуса своим спасителем. По предложению моего лучшего друга Джорджа, которого на следующий день в церкви поддержали и его глубоко религиозные родители, я повторил слова из стиха 3:16 из Евангелия от Иоанна как Благую весть, каковой они и являются. Я стал чрезвычайно набожным, всей душой уверовал в то, что Иисус принял страшные муки и умер не только за все человечество, но и за меня лично. Только за меня! Это было приятно. Казалось, что так все и было. Следующие семь лет я подтверждал слова делами. Буквально. Ходил от дома к дому, от человека к человеку, свидетельствовал о Боге и благовествовал о христианстве. Я стал «библейским фанатиком», по выражению одного из друзей, или «сдвинулся на Иисусе», как говорил один из моих братьев. Религия в умеренных дозах – одно дело, но когда кто-то лишь о ней и говорит, тем самым он создает массу неудобств для родных и друзей, не разделяющих его религиозное рвение.
Одно из решений проблемы уместности в обществе – ограничить круг общения единомышленниками-верующими, что я и сделал. Я сдружился с другими христианами из школы, посещал уроки по изучению Библии, пел и общался в христианском доме собраний, прозванном «Амбар» (красное строение, похожее на сарай). Я поступил в университет Пеппердина, учебное заведение Церкви Христа, где посещение церковных служб дважды в неделю было обязательным, как и учебная программа, в которую входили курсы по Ветхому и Новому Заветам, жизни Иисуса и произведениям К. С. Льюиса. Хотя вся эта богословская выучка пригодилась мне много лет спустя, во время публичных дебатов о Боге, религии и науке, в то время я приобретал ее потому, что верил, а верил по той причине, что безоговорочно признал существование Бога наряду с воскресением Иисуса и всеми прочими догматами веры. Годы учебы в Пеппердине – жизнь в Малибу, в одной комнате с профессиональным теннисистом (однажды Пол Ньюмен звонил ему, чтобы договориться о частных уроках, и моя мама чуть не упала в обморок, узнав, что я лично беседовал с ее малым божеством), пинг-понг и «монополия» в мужской компании, собирающейся в десятой комнате общежития (женщин в мужские общежития не пускали, и наоборот), речи президента Джеральда Форда и отца водородной бомбы Эдварда Теллера, изучение религии и психологии под руководством выдающихся преподавателей – остаются самыми памятными в моей жизни.
