Книга Чайная церемония в Японии - Какудзо Окакура

Под термином «обитель пустоты», кроме передачи смысла теории даосов о всеобщей содержательности, подразумевается представление о непрекращающейся потребности в изменении мотивов декора. Чайный павильон не заставляется практически ничем, кроме того, что можно туда внести на время для поддержания скоротечного эстетического настроения. На этот случай в него вносят кое-какие подходящие произведения искусства, а все остальное подбирается и расставляется таким образом, чтобы усилить красоту основной темы. Человеку не дано наслаждаться несколькими музыкальными произведениями одновременно, и истинное восприятие прекрасного представляется возможным только лишь через сосредоточение на каком-то центральном мотиве. Следовательно, при желании можно увидеть, что система убранства нашего чайного павильона радикально отличается от той, что принята на Западе, где жилые интерьеры домов часто превращаются в музейные экспозиции. Японцу, привыкшему к простоте убранства и частой смене декоративных приемов, интерьер западного дома, постоянно набитого самыми разнообразными картинами, статуями и просто безделушками, представляется примитивным выставлением напоказ своего богатства. Требуется бескрайнее знание предмета, чтобы по достоинству оценить неизменность вида даже рядового шедевра, и на самом деле требуется беспредельный объем художественного чутья у тех, кому приходится изо дня в день существовать среди такого изобилия цвета и формы, которое мы часто видим в домах европейцев и американцев.

Для «обители асимметрии» предназначается еще один сегмент схемы убранства. Западные критики многократно обращали внимание на отсутствие в японских произведениях искусства симметрии. Это тоже результат воплощения идеалов даосизма в реальность через дзен-буддизм. В конфуцианстве с его укоренившейся идеей двойственности и в северном буддизме с поклонением триединства отсутствует какое-либо противопоставление симметрии. На самом деле при исследовании древних бронзовых китайских изделий или религиозного искусства династии Тан, а также периода Нара напрашивается вывод о необходимости признания постоянного стремления человека к симметрии. Убранство наших классических интерьеров отличалось предельной геометрией расположения предметов. Однако представление о безупречности у даосов и дзен-буддистов сложилось иначе. Динамичным характером их философии основной акцент переносится на сам процесс, посредством которого достигается совершенство, а не на совершенство само по себе. Истинную красоту может открыть только тот, кто в своем воображении дорисует незавершенное произведение. Зрелость жизни и искусства наступает через наличие перспективы для роста. В нашем чайном павильоне каждому гостю предоставляется право в собственном воображении дорисовать суммарный эффект в переложении на свое «я». Поскольку дзен-буддизм воспринимается основой образа мысли, носители искусства предельного Востока специально избегают симметрии как выражения не только завершенности, но и повтора. Единство замысла считалось смертельно опасным для предохранения свежести творческой фантазии. Таким образом, любимыми объектами для воспроизведения стали пейзажи, птицы и цветы, а не человеческая фигура. Причем последняя предстает в личности самого зрителя. Мы очень часто выступаем в качестве свидетелей всего, как оно есть, и вопреки нашему тщеславию даже эгоизм надоедает своей монотонностью.

В чайном павильоне ощущается постоянное присутствие страха повторения пройденного. Разнообразные предметы для украшения любого помещения надо подбирать таким образом, чтобы не повторялся ни один цвет или сюжет. Если у вас уже стоит живой цветок, никаких рисованных цветов добавлять уже нельзя. Если вы пользуетесь круглым чайником, тогда кувшин подберите граненый. Чашка, украшенная черной глазурью, не смотрится с коробкой для чая из черного лака. Решив поставить вазу на курильницу в токономе, постарайтесь ее немного сдвинуть в сторону, дабы не получилось так, что пространство разделилось на две равные половины. Чтобы предотвратить любой намек на единообразие помещения, опору токономы следует заказать из дерева другой породы, тогда она будет отличаться от других опор.

Здесь снова японский принцип внутреннего убранства отличается от принципа европейского, которым предусматривается симметричное расположение предметов на каминной полке и где бы то ни было еще. В западных домах нам часто встречаются предметы в их внешнем бессмысленном повторении. Мы находим это настоящей пыткой, когда приходится разговаривать с человеком на фоне его же портрета в полный рост, уставившегося на нас нарисованными глазами. У нас возникает путаница, кто из них настоящий: тот, что изображен на картине, или тот, что ведет с нами беседу. При этом появляется забавное ощущение того, что один из них может оказаться мошенником. Множество раз, когда мы садились за праздничный стол и рассматривали картины, в нашем пищеварении происходил сбой от изобилия изображений съестного на стенах гостиной. К чему эти изображения жертв погони и стрельбы, утонченных изгибов рыб и блеска фруктов? К чему демонстрация фамильных столовых приборов, напоминающих нам о тех, кто на них трапезничал и давно умер?

Простота чайного павильона и его достоинство без малейшей вульгарности делает его настоящим святилищем, куда не проникает томление внешнего мира. Здесь и только здесь можно сосредоточиться на безмятежном обожании красоты. В XVI веке в чайном павильоне можно было позволить себе роскошь отдохнуть от трудов и беспощадным воинам, и вельможам, занятым объединением и восстановлением Японии. В XVII веке после установления власти строгого формализма династии Токугавы в нем появлялась единственная возможность для свободного общения носителей художественного духа. Перед великим творением искусства все были равны – даймё (средневековый японский феодал), самурай и простолюдин. В наши дни индустриализации настоящая утонченность становится все труднее доступной по всему миру. Разве нам не нужен чайный павильон больше, чем когда бы то ни было?

Восприятие прекрасного искусства

Вы слышали когда-нибудь сказку даосов о том, как приручали волшебную арфу?

В давние-давние времена в ущелье Лунмынь [26] росло дерево Кири [павловния войлочная – Paulownia tomentosa ], считавшееся королем леса. Его крона тянулась к звездам, его корни уходили глубоко в землю, и их бронзовые кольца переплетались с кольцами хвоста серебряного дракона, спящего в глубине недр. В один прекрасный день могущественный колдун изготовил из этого дерева волшебную арфу, причем ее упрямый нрав мог укротить только самый ловкий музыкант. Долгое время этот инструмент как большая ценность хранился у императора Китая. Попытки всех тех, кто по очереди брал ее в руки, чтобы извлечь мелодию из ее струн, оказались тщетными. На старания музыкантов арфа отвечала фальшивыми нотами презрения, не годящимися для сопровождения песен, которые им хотелось исполнить. Арфа отказывалась кого бы то ни было признавать своим хозяином.

Наконец-то пришел сам король арфистов Пай-я. Заботливой рукой он приласкал волшебную арфу, словно необъезженного коня, и мягко тронул ее струны. Арфист запел о природе и временах года, о высоких горах и текущих реках, и в дереве музыкального инструмента пробудились все его воспоминания! Среди его ветвей снова заиграло прекрасное дыхание весны. Молодые ливни заплясали вниз по долине, смеясь над распускающимися цветами. А вот послышались мечтательные голоса лета с его мириадами насекомых, мягко барабанящим дождем и причитанием кукушки. Послышался рев тигра, и долина откликнулась ему эхом. Послышались звуки осени: над травой в инее в пустынной ночи замерцал острый, как меч, серп луны. Зима вступает в свои права, стаи лебедей рассекают воздух в снежинках, и грохочущие градины бьют по веткам с неистовым наслаждением.