Книга Преступление и наказание в России раннего Нового времени - Нэнси Шилдс Коллман

В то же время османы черпали силы для правовой централизации, приспосабливаясь к местным различиям. По словам Даниэля Гоффмана, «государство предпочитало не навязывать единообразную и жесткую правовую систему подвластным территориям. Вместо этого правительство, составив ряд провинциальных судебников (канун-наме), включивших в свой состав многие местные обычаи и статуты, в XV веке организовало на местном уровне гибкую юридическую систему». Одновременно другие группы населения – православные греки, армяне, евреи и постоянно проживающие иностранные купцы – располагали собственными судами и законами. Местные элиты удавалось интегрировать благодаря административной практике продажи должностей (на местах), политике, которая к XVIII веку, с выдвижением магнатов на местах, подорвала возможности центральной власти. Тем не менее, благодаря своей имперской стратегии, османам удалось установить прочную стабильность в государстве. «Секрет долголетия Османского государства и способности империи удерживать свою власть над широким набором неоднородных территорий заключался не в его легендарном войске, не в верном чиновничестве, не в последовательной смене ряда дельных правителей и не в той или иной системе земельного держания. Скорее он заключался просто в гибкости отношений правительства со своим разнородным обществом»[38].

Русские цари, как императоры династии Габсбургов, османские султаны и польские короли, управляли империей с огромным этноконфессиональным разнообразием, увеличивавшимся по мере ее роста с начала XVI по конец XVIII века[39]. Но проблемы, с которыми они сталкивались, были иными. В отличие от Европы, где элиты, институты и исторические традиции сформировались в результате тесного исторического синтеза римского наследия, германских племенных структур и католической церкви, и от Османов, возглавивших сложно организованные общества Средиземноморья и Ближнего Востока, Москва распространила свою власть над восточнославянскими княжествами и степными народами, стоявшими на более низком уровне политической организации. Умело используя культурные практики подданных, Русское государство интегрировало новые территории, включая их господствующий слой в состав элиты, организуя взаимосвязи между регионами и проявляя уважительное отношение к местным обычаям. Конечно, восстания покоренных подавлялись силой, но их сопротивление минимизировалось политикой невмешательства во внутренние дела и тем, что государство формулировало в качестве центральных лишь небольшое количество целей. Несмотря на необходимость проявлять подобную гибкость, государственная власть настаивала на том, чтобы ряд основных задач, таких как извлечение ресурсов (при их повсеместном недостатке), военный контроль и уголовное судопроизводство, выполнялся местными силами[40].

В сфере права Русское государство раннего Нового времени смогло навязать единообразные кодексы и практики более эффективно, чем его современники, поскольку оно расширялось на территории с минимальными формальными юридическими традициями. Среди восточных славян Москва столкнулась с несколькими монастырскими и церковными судами, использовавшими византийское церковное право, и княжескими судами, основанными на «Русской Правде» германского типа, а среди колониальных народов – с местными правовыми нормами и институциями[41]. В целом государство успешно реализовало свою претензию на судебную власть в уголовных делах, сохранив право на вынесение менее значимых судебных решений на местном уровне. Московское законодательство было ориентировано на практику, прежде всего на установление единых процедур и контроль над должностными лицами. Иностранные путешественники, часто профессиональные юристы или ученые, для которых «Московия» означала «деспотизм», отзывались о московском праве с пренебрежением. Джильс Флетчер в книге 1590 года достаточно точно характеризует Судебник 1550 года, при этом не придавая ему никакого значения: «Письменных законов у них нет, кроме одной небольшой книги, в коей определяются время и образ заседаний в судебных местах, порядок судопроизводства и другие тому подобные судебные формы и обстоятельства, но нет вовсе правил, какими могли бы руководствоваться судьи, чтобы признать самое дело правым или неправым. Единственный у них закон есть закон изустный, то есть воля царя, судей и других должностных лиц». Адам Олеарий в середине XVII века, хотя и признавал, что Соборное уложение 1649 года превосходит предшествовавшие своды («раньше у русских было лишь весьма немного писаных законов и обычаев»), все же подчеркивал широту полномочий государства: поскольку «все это [судебные решения] делается именем его царского величества, то прекословить никто не имеет права, и апелляция не допускается». Иоганн-Георг Корб, немецкий дипломат, писал в начале правления Петра I: «Кроме краткой описи хронологических чисел, формул судебных решений и некоторых до сих пор употреблявшихся обычаев, у москвитян нет никакого писаного права; воля государя и указ Думы считаются у них верховным законом… в государстве Московском одна только царская воля, по праву самодержавия, имеет законную силу»[42].