Книга Испытание сталью - Виталий Храмов

Так и шли за нашим следопытом. Честно говоря, было скучно. Я уже и пожалел, что ввязался в эту авантюру. Стал думать о другом. Пытался своим скудным умишком прованговать, как одолеть Сауроновых слуг, что захомутали человечество, запихивая его в новое средневековье.

Замечтался, одним словом. Как оказалось, не один я механически переставлял ноги, летая мыслями в облаках. Из матёрых вояк мы обратно превратились в расслабленных курортников.

И очень зря! Медведь не зря именуется хозяином тайги. Это был сильный, умный и хитрый хищник. А наш ещё и матёрый. Он на нас устроил засаду. Прикинь?

Когда мы вошли в узилище – пошли по узкой тропе меж сплошных стен орешника, нам отлилась наша беспечность.

С диким рёвом громадный грязно-бурый зверь обрушился на вытянувшийся цепочкой отряд, прошёлся сквозь нас, как бульдозер. Прохор тряпичной куклой был отброшен в заросли, я стормозил и схлопотал когтистой лапой в грудь. Но стормозил всё же не фатально – сумел хоть как-то отстраниться, потому боль обжигающей лавой разлилась от шеи до пояса, но жизнь осталась во мне. Если бы вообще не среагировал, выпустил бы зверь мой кишечник проветриваться.

А зверь летел по тропе дальше, раскидывая людей, как шар боулинга раскидывает кегли.

Я выхватил свой пистолет, принял положение для стрельбы с колена и, превозмогая боль располосованного живота, всаживал пулю за пулей в бурый холм мышц и жира, что калечил моих друзей.

Не, я не думал даже, что это сможет его убить. Я хотел отвлечь зверюгу от моих спутников, заагрить на себя. И мне это удалось. Как раз, когда кончились патроны и затвор остался открытым.

С оглушающим рёвом страшная медвежья морда повернулась ко мне. ЁПТЬ! Страшно-то как! Я чуть на обделался.

И тут включился «калькулятор» в моей башке – моё холодное и расчётливое альтер-эго.

– Отставить рефлексию! – приказал он мне. – Он только морду повернул. А нам он нужен весь! Ори!

И я заорал. От боли, от страха, от ужаса, от злости на себя, испугавшегося всего лишь дикого зверя. От обиды и досады, что расслабился не вовремя и прохлопал засаду. От жалости к своим спутникам.

Наверное, у меня хорошо получилось реветь – зверь развернулся весь, встал на задние лапы, воздел передние и заревел ещё пуще. Гля, какие же у него зубы! Не зубы – шпалоподбойки!

Но я тоже встал на ноги, воздел руки, с невесть как оказавшимся в правой руке копьём, и тоже заревел. Без слов, просто рёв.

И он кинулся. Блин, кто бы мог подумать, что такая туша может обладать такой скоростью и сноровкой!

Я едва успел рухнуть на колено, выставив копьё на нависающего медведя, уперев заострённый тыльник копья в землю. Почему я так сделал? Не знаю. Я позже много думал об этом, узнал, что это обычный, в средневековье, способ обороны копьеносцев от конницы, но это позже, а в этот момент сработало что-то глубинное и подкорковое.

Зверь нарвался на наконечник копья, который легко пронзил его толстенную шкуру и насадил себя собственным весом и ускорением на копьё, как на шомпол.

Думаете, это конец? И я так подумал, видя, как наконечник копья исчезает в теле зверя. А вот хрен я угадал! Древко копья стало изгибаться в моих руках, я рванул в сторону, на миллиметры уходя от ужасных когтей и клыков, когда с громким и сухим треском древко лопнуло, перекрыв звуком лопающего дерева даже рёв раненого зверя. И если бы не моя способность при выбросе адреналина резко взвинчивать жизненные процессы – каюк мне!

И тут я увидел безжизненное тело Прохора. В крови лежал, сломанной куклой.

– Моего сына! – взревел я, разворачиваясь к медведю.

«Чё? Сына?» – промелькнуло удивление «калькулятора».

«Не отвлекай! Помогай!» – велел я ему.

Зверь готовился к атаке, я – тоже. Штык-нож в руке, ярость взвинтила обороты моего сознания, замедляя время вокруг меня, кровь кипит адреналином.

Надо было поднять зверя на дыбы. Я вскинул руки и опять взревел. Ну, вот, хороший мишка, тоже встал на дыбы, пугает рёвом.

Только, миша, «курортник» как-то иссяк. Перед тобой майор Кузьмин, что под танками горел! Да в режиме слоу-мо!

Прямым ударом ноги, обутой в добротный берц, я забил обломок копья ещё глубже – для этого и поднимал медведя на две кости. Поднырнул под удары лап, не совсем чисто – когти зверя прожгли болью – и с размаха всадил штык-нож ему в горло. Снизу вверх, под основание нижней челюсти. Попытался увернуться, но медведь опять неприятно поразил своей расторопностью – его лапы сомкнулись вокруг меня, как гидравлические домкраты.

От шума крови в ушах, от багровой занавесы на глазах не видел и не слышал, как мои спутники с визгами, писками, криками, кто что смог издать из стиснутого болью и ужасом горла, накинулись на зверя со всех сторон и начали кромсать бурую шкуру топтыгина ножами и штыками, опасаясь стрелять, боясь попасть в меня.

Так, коллективными усилиями зверя и завалили.

Меня вытащили, растормошили – я был в полуобморочном состоянии. Я оглядел своё воинство – стоят, уперев руки в колени, дышат, как загнанные лошади, в крови и грязи с ног до головы.

– Да, пошли по шерсть, а самих остригли, – прохрипел я.

И тут меня в груди обожгло:

– Прохор, сын!

Блин, что это? Какой он мне сын? Почему я второй раз его так называю?

Прохор лежал изломанный, смертельно бледный, мелко и часто дышал, но был жив.

– Жив! Слава богам! – вскричал я, оборачиваясь к своим спутникам – кто из них мобилен?

– Кадет, ты с американским тарантасом справишься?

Кадет кивнул. Он тоже был бледен, в крови, но цел – он шёл в цепи замыкающим, потому ему досталось меньше остальных – успел выставить перед собой карабин. Оружие – в хлам, но Кадет отлетел в куст и отделался испугом. А кровь – это медведя.

– Срочно беги за Дашей! Привезёшь её на бэтээре. И мухой! Одна нога – другой не вижу! Цигель!

Кадет побежал, а я без сил сел на подрагивающую тушу зверя. Громозека передо мной упал на колени, закатил глаза и завалился на спину. Понятно, шоковое состояние отходит. Досталось осназовцу. Надо было ему помочь, но я сам едва в сознании. А лейтенант баюкает руку, зажав ею располосованный бок, закусив губу, бледный, как крахмальная скатерть, в глазах – стекло боли.

– Ничего, Даша спасёт. Осталось самое сложное – ждать, – прохрипел я.

Надо говорить, иначе отрублюсь от боли. Жаль, нет противошокового. Кстати, надо навспоминать лейтенанту что-нибудь про боевые аптечки. Говорить! Говорить, чтобы жить! Или петь:

Что мне за роль выдала боль? С головой! Нет мне мечты – встать у черты роковой. И никогда я не просил – я так жил Болью своей, ролью своей – я не дорожил.

По раскрашенной душе моей На обратной стороне написал: «Поверь!» Время развевало в дым следы Что осталось мне теперь? Собирать свои дары.

По временам выпало нам По рукам! Быть красотой, стать высотой Дуракам!

Так и терпел, жизнью кипел, Истину имел, Долго не ждал, сил не терял, Что же нужно нам?

Вот так и сидел, пытаясь петь, но на самом деле просто выл, раскачиваясь, с закрытыми глазами.