Книга Три женщины, три судьбы. Полина Виардо, Авдотья Панаева и Лиля Брик - Ирина Чайковская
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Есть несколько штрихов, общих для героев гетевской поэмы и для Тургенева и Полины Виардо. Герман полюбил Доротею с первого взгляда. То же случилось и с Тургеневым.
Доротея — беженка, «чужестранка», как называют ее родители Германа.
Полина росла в семье певцов Гарсиа, беженцев из Испании, Тургенев был во Франции «чужестранцем», как и Полина.
Герои поэмы — простые сердца, наивные и добрые, без краснобайства и заносчивости. Но именно таких героев и героинь любил и изображал Тургенев, да и Полина Виардо, несмотря на карьеру певицы, осталась человеком без «звездных» комплексов. Оба были демократических убеждений и общались с представителями всех сословий; вышедшая из низов, Полина тянулась не к аристократам, а к выходцам из «третьего сословия», музыкантам и художникам.
Обоих — Тургенева и Полину — не мог не привлечь взгляд на Французскую революцию, высказанный в поэме неким «судьей», возглавлявшим колонну беженцев. В его характеристике, явно совпадающей с авторской, — точная оценка катастрофических последствий, к которым привели прекрасные революционные идеи, когда под прикрытием слов о «великих правах человека», «вдохновенной свободе» и «похвальном равенстве».
«К господству стали тянуться / Люди, глухие к добру, равнодушные к общему благу»[63]. А это в итоге привело к разорению и хаосу в стране, к войне на приграничных территориях.
Глава, где рассказывается о Великой Французской революции, называется «Гражданин мира»: идеалы революции — свобода, равенство и братство — разнеслись по городам и весям. Бывший жених Доротеи, будучи немцем, сражался и погиб за революционную Францию. Поэма Гете, при всей своей кажущейся камерности, содержит идею «всемирности», сам автор писал о своем замысле, что стремился к тому, «чтобы отразить в маленьком зеркале великие движения и изменения мирового театра»[64].
Можно сказать, что и Иван Тургенев, и Полина Виардо в большой степени подпадали под наименование «граждан мира», хотя «всемирность» Полины имела плотную испано-французскую начинку, а Тургенева — русскую.
Тургенева и Виардо не могла не привлекать лирика поэмы, те ее места, где Гете с редкой тонкостью и мастерством описывает состояния и чувства, переживаемые героями. Одно из таких мест — встреча Германа и Доротеи у колодца, влекущая за собой прямые библейские ассоциации: Иаков и Рахиль. Герман, отправив священника и иптекаря домой, остается один у дальнего колодца, повсюду ему мерещится образ девушки — и вдруг она и вправду появляется перед ним с ведрами. Доротея наклоняется над водой, юноша тоже перегибается через край колодца:
В зеркале чистом воды, где лазурь небес отражалась, Отображенья их, колыхаясь, кивали друг другу.
Так и представляешь, как в этом месте совместного чтения Иван и Полина почувствовали стеснение в груди, как сходно — эмоционально и эстетически — переживалась ими эта волнующая сцена.
Если говорить о главной мысли поэмы, об ее объединяющей идее, то я бы сформулировала ее так: от хаоса — к гармонии, от блужданий — к оседлости, от поиска — к обретению.
Можно ли сказать, что эта мысль была одинакова близка Полине Виардо и Ивану Тургеневу?
Относительно Полины легко дать однозначный положительный ответ. Она построила свою жизнь на прочных основаниях — у нее был солидный и любящий муж, четверо детей, любимое творческое дело. Ее жизненная стратегия была направлена на то, чтобы, поборов свои «цыганские инстинкты»[65], выстроить вокруг себя удобную красивую жизнь, способствующую творчеству. Иное дело Тургенев. Его жизненная стратегия достаточно противоречива.
И чтобы разобраться в этом вопросе, обратимся еще к одному произведению Гете, поэме «Фауст». Нам важно, как оценивал ее Тургенев.
Русский писатель, в начале сороковых годов учившийся в Германии, был страстным поклонником гетевского «Фауста». В тургеневской повести с одноименным названием есть характерное признание героя — alter ego автора: «(в библиотеке сельской усадьбы) Я увидал книги, привезенные мною когда-то из-за границы, между прочим гетевского «Фауста», тебе, может, быть неизвестно, что было время, я знал «Фауста» наизусть (первую часть, разумеется) от слова до слова, я не мог начитаться им…»[66]. В 1844 году в «Отечественных записках» был опубликован тургеневский перевод «Последней сцены» 1-й части «Фауста». Откликнулся Тургенев и на новый перевод гетевской поэмы Михаилом Вронченко, вышедший в Санкт-Петербурге в 1844 году.
В статье «Фауст» Гете в переводе Вронченко» (1845)[67] Тургенев писал: «Приступая к разбору этой великой трагедии, мы чувствуем некоторую невольную робость…». И дальше, говоря о «революции германской литературы», свершившейся в эпоху, «которую немецкие критики называют «периодом бури и стремления (Sturm — und Drang — Periode)»[68], Тургенев следующим образом характеризует великого немца: «Гете… первый заступился за права — не человека вообще, нет — за права отдельного, страстного, ограниченного человека; он показал, что в нем таится несокрушимая сила, что он может жить без всякой внешней опоры…» (выделено мною, — И. Ч.).
Человек, живущий страстями, наделенный внутренней «несокрушимой» силой, без всякой внешней опоры… По-видимому, это тот идеал, который вслед за Гете привлекает Тургенева.
Что значит «человек без всякой внешней опоры»? Должно быть, это тот, у кого нет ни прочного пристанища, ни семьи, ни постоянного устоявшегося уклада. Все перечисленное в той или иной степени является для нас, людей, внешней опорой. Но ведь большинство героев Тургенева, как и он сам, как раз и были людьми «без внешней опоры». Рудин, Инсаров, Лаврецкий, Литвинов… Все как на подбор бессемейные или с распавшимися браками, не имеющие постоянного пристанища и какой-либо «внешней опоры». Это не значит, что они о ней не мечтают. Но судьба, которая, но словам приятеля Тургенева, Федора Тютчева, «как вихрь, людей метет», распоряжается по-своему и разрушает их мечты. Типичный пример — Федор Лаврецкий, образ явно автобиографический для Ивана Сергеевича. Можно даже сказать, что герои Тургенева воплощают в своих судьбах вариант жизнестроительства, присущий их создателю. К Тургеневу в этом случае применимы слова, сказанные им о Гете в рассматриваемой нами статье: «Он (Гете, — И. Ч.) был поэт по преимуществу, поэт и больше ничего… жизнь и поэзия не распадались у него на два отдельные мира».
