Книга Свободная любовь - Ольга Кучкина

– Ты училась в балетном училище?

– И окончила с отличием. «Берег счастья» – мой выпускной балет.

– Вот откуда твоя пластика…

– Что сейчас говорить… У меня были очень длинные ноги, очень тоненькая и очень худая. А потом я родила сына, и на этом вообще весь балет закончился. Хотя я всю жизнь тренировалась. Занималась бегом на короткие дистанции, ездила на лошади. Я была очень подвижная, очень энергичная. Но болела, легкое болело. Кашляла. Дитя военных лет…

– В фильме «В шесть часов вечера после войны» твой отец ранил сердце всего женского населения страны. Ты похожа на отца…

– Я похожа на свою бабушку. Мать матери. Она была рыжая.

– А когда ты начала сниматься, имело какое-то значение, что у тебя отец – известный артист Евгений Самойлов?

– Никакого. Я окончила ГИТИС и училась на третьем курсе Щукинского училища. Играла Машу в «Живом трупе», еще была роль в «Сверчке на печи» по Диккенсу. Пришли с «Мосфильма», искали актрису для фильма «Летят журавли», я им очень понравилась. Они мне позвонили домой. Мы тогда жили на Песчаной. Это далеко и от студии, и от института, институт на Старом Арбате, я жутко любила Старый Арбат, но после того как построили Новый Арбат, от него ничего не осталось…

– Какие-то маленькие переулки сохранились, Сивцев Вражек, например…

– Их немного. Жизнь переменилась.

Десять счастливых лет

– В театре тебя нашли не только для кино, но и для жизни…

– Ты имеешь в виду Валерия Осипова? Да, он был прекрасный журналист и писатель. И человек. Он, кстати, работал в твоей «Комсомолке». Он пришел ко мне за кулисы, когда я играла в «Дальней дороге» Арбузова. Мы были заняты в этой пьесе вместе с отцом. Я очень волновалась, но папа обрадовался, что будем вместе играть. И сидел в зале Арбузов, который сказал: «Женя, она дивная актриса, у нее чудный голос, она чудно говорит, зачем же ей кричать так, как кричишь ты? Не тронь ее, пусть играет, как играет». Это в ответ на папину критику. А Валерий Осипов принес мне цветы и с тех пор стал ухаживать, как тогда говорилось. Близкими мы стали в Сибири, где шли съемки «Неотправленного письма» по его сценарию. И прожили десять лет. Десять счастливых лет. Он был самой главной моей любовью. Единственный, кто мне нравился и кто меня по-настоящему интересовал. Мы жили с ним в общежитии Литературного института на улице Руставели. У нас было две комнаты, большой шкаф и колоссальный стол. Я снималась, он писал…

– А до него у тебя был брак с Василием Лановым?..

– Недолгий, три года всего. Это и была первая любовь.

– Значит когда ты снималась с ним в «Анне Карениной», вы уже не были мужем и женой?

– Не были.

– Это создавало какие-то трудности на съемочной площадке?

– Какие трудности – никаких… Трудности были на съемках «Неотправленного письма» у Михаила Калатозова. Вот там все давалось большой кровью. Оператор Сергей Урусевский хотел, чтобы все было по правде, и загонял нас в болото, на пожарище. А Валера стоял с молотком и говорил: «Я вас всех убью сейчас! Не троньте никогда лицо актрисы!»

– В каком смысле «не троньте лицо»?

– А вот испачканное на пожаре, в грязи, в пыли. Урусевский будил нас в пять утра, и в двенадцать ночи мы возвращались с натуры. Он меня окунал в какую-то реку, я тонула в лодке. Приезжала грязная, мокрая. Это очень тяжело. А в результате мне нравится только один кадр со мной – тот, где моя героиня кричит: «Андрей, я люблю тебя! Не оставляй меня, не оставляй, я не могу остаться одна!» Кругом деревья, холод, и она в сапогах… Вот это было мое лицо. А все остальное – не мое. Два года в Сибири – это была жуть. Там я сильно заболела.

– А как ты переживала, что он пил?

– Валера? Да никак. Пил и пусть пьет. Никак. Пила кефир. Лежала в кровати и читала стихи Юрия Левитанского. Просто повторяла все, что знала. Я обожала Левитанского. Я безумно дружила с Михаилом Светловым. И всего знала наизусть. Я очень его любила, и мама его очень любила. А с Валерой, повторяю, было десять счастливейших лет. Дивный парень.

– Ты говоришь о счастье – а несчастье?..

– Несчастье было, когда Валера умирал. От рака. Он умирал у меня на руках. Вот это было ужасно.

Звезда

– Ты не любишь, когда тебя называют «звезда»…

– Не люблю. Я артистка.

– Но ты была настоящая звезда, когда тебя принимали в Канне на международном фестивале с фильмом «Летят журавли».

– Не была я никакой звездой. Я увидела, наконец-то, людей, которых знала по классике, по мировому экрану…

– И сама встала в их ряд…

– Нет, я не встала в их ряд. Но я увидела «Газовый свет», американскую классику, «оскаровскую» картину с Ингрид Бергман, которую я изучала дома и очень любила, я сидела рядом с Джиной Лоллобриджидой, которая была настоящей звездой…

– Тебя принимал Пабло Пикассо…

– Он принимал не меня, он принимал Сергея Урусевского. А Урусевский просто взял меня с собой. Мы приехали в его город гончарных изделий. Урусевский говорит мне: Таня, смотри, ведь это гений. Ну, мы посмотрели. Ну, Пикассо подарил нам какие-то свои плиточки…

– И что ты чувствовала?

– Да ничего особенного.

– А Пикассо видел вашу картину?

– Да, смотрел специально, Сережа ему показал.

– И что сказал?

– «Сережа, вы гений, вы пишете светом, это замечательно, ваша актриса – живая».

– В общем, тебе ничего не вскружило голову?

– Нет, конечно. Но я была счастлива, что у меня какие-то новые вещи появились. Потому что приехал папин школьный товарищ, который подарил мне валюту и сказал: Тань, покупай все, что тебе нужно. Я купила какой-то бюстгальтер, какие-то колготы, «грацию»… Но я была одета очень хорошо. Меня одел художник Кулиш из театра Маяковского. Ив мехах…

– Русская красавица в русских мехах…

– Но я очень хотела домой. Мама звонила мне каждый день: Таня, как дела? Я говорю: неплохо, все нормально, скоро приеду… В нашем посольстве французы вручили мне золотую брошечку и часы. Вот и все. Потом уже, после Канна, я познакомилась со стареньким Чаплином, с Софи Лорен… Симона Синьоре требовала, чтобы мои товарищи положили на стол партбилет…

– То есть?

– Я дружила с Надей Леже, женой известного французского художника, в девичестве Ходасевич, известная фамилия. Их было три сестры, все эмигрировали в 1914 году. Надя сказала: я не выношу нищенство российское. Попрощалась с родителями и уехала. Посудомойкой была сначала, потом кончила институт художественный… И вот когда мы приехали во Францию с «Анной Карениной», Надя пригласила нас в Дюшон, это пять часов езды от Парижа на машине. Приехали. Встречает Симона, которая говорит: а зачем нам «Анна Каренина» с Татьяной Самойловой? Изящная, худенькая, но уже на склоне…