Книга Повесть о моей жизни - Федор Кудрявцев

Рабочий день на этажах продолжался двенадцать часов и распределялся так: один человек из каждой пары служащих приступал к работе с семи часов утра, с часу дня и до шести вечера имел свободное время, в шесть часов возвращался на свое рабочее место и оставался на работе до двенадцати ночи. Вторая смена начинала работу с восьми часов утра и кончала в восемь вечера. Обедали обе смены в рабочее время. В выходные дни обе смены работали с утра до часу дня, в час одна смена уходила, вторая оставалась на работе до двенадцати ночи. В следующее воскресенье с утра до ночи работала другая смена.

Среди работников гостиницы кроме русских, татар и латышей было много иностранцев. Директор гостиницы и другая высшая администрация были швейцарцы. Среди официантов на этажах, поваров, кастелянш и метрдотелей были французы, шведы и итальянцы. В зимнем саду играл румынский оркестр.

На одном этаже с моим братом Ильей работал официант-австриец из Богемии Франц Лерл. Этот человек сыграл большую роль в моей жизни и оставил во мне хорошее воспоминание, поэтому я расскажу о нем поподробнее.

Францу Лерлу, когда я поступил в гостиницу, было лет тридцать. Он приехал в Петербург примерно в 1911 году прямо из Африки, из Каира, где работал у путешествовавшего там баварского короля в числе его многочисленной прислуги. К концу путешествия он взял у короля расчет и приехал в Петербург учиться говорить по-русски. До этого он работая в Германии, Франции, Италии, Испании, после Петербурга собирался поработать в Варшаве. Он говорил на немецком, французском, английском, испанском и итальянском языках. Поскольку его родиной была Богемия, то есть Чехия, то он знал и чешский, а за два года жизни в Петербурге научился свободно говорить и по-русски и собирался научиться и по-польски.

Франц был худощав, среднего роста, с жидкими светлыми волосами и слегка выпяченной нижней губой. У него был веселый, добродушный характер и не было никакой заносчивости перед товарищами, что нередко замечалось у других служащих-иностранцев.

В начале 1914 года Франц решил поехать к себе на родину и некоторое время поработать в курортном городе Карлсбаде (по-чешски Карловы Вары), затем переехать во Францию и поработать на Французской Ривьере в Ницце. Он списался о работе с владельцем гостиницы «Ганновер» в Карлсбаде господином Лешнером, и тот предложил ему привезти с собой русского мальчика, чтобы привлечь в ресторан отеля русских курортников. Франц предложил моему брату Иле отпустить меня с ним года на два-три, чтобы я смог на практике научиться говорить по-немецки и по-французски. Мой брат обрадовался такой возможности, так как верил Францу, что он меня не бросит на произвол судьбы, и посоветовал мне ехать с Францем, тем более что я был не первый из мальчиков, едущий из гостиницы за границу.

Итак, побывав в своем родном селе и попрощавшись с отцом, мачехой и всеми родными и взяв в Петербурге заграничный паспорт, 18 марта 1914 года я с Францем отправился в Австро-Венгрию, в состав которой входила тогда Чехия, а вместе с ней и город Карлсбад.

За границей

Первые впечатления

В Австрию мы поехали через Германию, потому что так было ближе до Карлсбада и, кроме того, мы могли остановиться на пару дней в Берлине, поэтому и билеты были взяты только до этого города.

Поезд отошел вечером с Варшавского вокзала. Утром мы были в Ковно (Каунасе). Днем прибыли на пограничную с Германией станцию Вержболово. После проверки документов русскими жандармами и небольшой задержки на станции, во время которой мы успели в последний раз съесть в ресторане по русскому обеду, наш поезд медленно прошел по мосту через реку Неман, и мы очутились на германской станции Эйдкунен. Здесь и железнодорожники и жандармы — все были одеты по-другому, кругом слышалась чужая речь, виднелись надписи на немецком языке и бросался в глаза черный германский герб — орел с одной головой.

Тут же на станции, в пограничной таможне, осмотрели чемоданы с нашими вещами, в которых ничего недозволенного для ввоза в Германию не оказалось.

Затем мы в особой кассе разменяли немного русских денег на германские. Одна германская марка стоила тогда 48 копеек. Потом за чистым деревянным столом без скатерти выпили по первой кружке немецкого пива. При этом я заметил, что официант поставил кружки не прямо на стол, а подложил под них белые, вроде блинов, картонные кружочки, чтобы от кружек на столе не осталось следов пива.

В это время подали германский поезд, и мы поехали. Оглядываясь в последний раз на русскую землю по ту сторону границы, я был спокоен, потому что знал, что вернусь сюда через полтора-два года. У меня было в душе ревнивое желание показать себя как русского с самой лучшей стороны. Я жадно впитывал в себя новые впечатления, отмечая про себя, что у нас в России многое лучше, чем в Германии. Мне не понравилось, что в германском поезде нельзя лечь, а можно дремать только сидя, что пиво на станциях подают не в бутылках, а в толстых кружках, а яблоки, которые мы купили в Кенигсберге во время остановки, нам отпустили не счетом, а взвесили на весах, как крупу или орехи, что немцы держатся с какой-то напускной важностью.

Уезжая из Петербурга, Франц купил на память о России хорошую балалайку с футляром, на которую сразу же обратили внимание наши спутники по вагону и стали просить что-нибудь сыграть. Я сыграл им «Ах вы, сени мои, сени…», «Коробочку», «Ах, зачем эта ночь…» и еще что-то из своего небольшого репертуара, а они слушали, улыбались и повторяли: «Schoën, schoën!»

Уже в дороге Франц стал заниматься со мной разговорной практикой. На какой-то станции, где была пересадка, он велел мне спросить у дежурного по вокзалу: «Wann geht der Zug nach Berlin?»

На следующую ночь мы должны были сделать пересадку в Лейпциге. Франц увидел, что я везу с собой в картонке старомодную шляпу-котелок, которую я хотел носить в Австрии, и велел мне оставить ее в вагоне. Я так и сделал. Это заметил проводник и погнался за нами, уверяя, что мы забыли вещь, но мы не оглянулись, и котелок так и остался у него.

Еще день мы ехали по Германии. Я с интересом смотрел на поля и леса, на деревни и хутора немцев. Все это так не походило на Россию. Я испытывал радость, что мне представилась возможность посмотреть на другие страны. На Франца я вполне полагался, как на брата.

В полночь мы должны были приехать в Берлин. Франц показал мне на висевшую на шнурке книгу «Путеводитель по Берлину» и велел мне выбрать гостиницу для ночлега. В книге на разных языках рекламировались гостиницы, рестораны, магазины и т. п. Я прочитал на русском языке: «Гостиница „Петербург“. Говорят по-русски. По желанию самовары. Пять минут ходьбы от вокзала. Максимиллианштрассе, 8».

— Вот мы туда и пойдем, — одобрил Франц.

Вот и Берлин.

Поезд вкатился под крышу вокзала Фридрихштрассе. Быстро сдав багаж на хранение, оставив у себя только балалайку и небольшой чемодан, мы зашагали через площадь, оба в русских зимних пальто и шапках.

— Русские, русские! — услышали мы раза два за своей спиной, видимо, это приветствовали нас соотечественники. Мы прошли уже порядочно по Фридрихштрассе, но Максимиллианштрассе все еще не было видно. Мы спросили прохожего. Он сказал: