Книга Все наши ложные "сегодня" - Элан Мэстай

Во всем, что делала Пенелопа, она неизменно демонстрировала наивысшее мастерство, когда же приходил мой черед, она терпеливо, бесстрастно наблюдала, как я мотался, пытаясь подражать ее движениям. Мне было стыдно, но мой стыд, как изоляция, крепко обмотался вокруг некой сердцевины – я знал, что чем дольше буду позориться, тем пристальнее Пенелопе придется смотреть на меня.

Да, в своем рассказе я выгляжу полнейшим, невероятным неудачником. Но моя мать умерла, с отцом мы были очень далеки друг от друга, коллеги чуть ли не презирали меня, а мои друзья проявляли чудеса неловкости – как и мои бывшие подружки.

А Пенелопа Весчлер – недосягаемая и лучшая из лучших – стала моей путеводной звездой.

Она никогда не обходилась со мною неуважительно. Она была безупречно (если не безразлично) вежлива. Конечно, Пенелопа вела себя так с каждым, но по сравнению с откровенными насмешками дублеров ее отношение я воспринимал чуть ли не как теплое. Она идеально выполняла все, что от нее требовалось, я тенью следовал за нею, а она дипломатично делала вид, будто ничего не происходит. Вплоть до того дня, пока мы не очутились в камере спецобработки голышом.

После того случая Пенелопа продолжала игнорировать меня. Но существовало кое-что еще, и это как раз непросто описать словами. Некий заряд, магнетическое напряжение феромоновой связи соединяло нас, подобно паутине: обычно она невидима, но если на ней повисли капельки утренней росы, и ты посмотришь на нее под определенным углом, то она сверкнет перед твоими глазами на долю мгновения.

Мы никогда не оставались наедине, но я иногда ловил на себе ее взгляды – то во время тренировки на симуляторах, а то и в момент прохождения ежедневного медосмотра. Она даже могла оторваться от работы и уставиться на меня, когда мы изучали материалы о культуре шестидесятых годов прошлого века. Если наши глаза встречались, она вдруг заливалась краской до самых ключиц. Я не мог поверить, что сама Пенелопа Весчлер испытала влечение ко мне. Я решил, что она просто смущается после того, что случилось в камере спецобработки. Но ведь я не забыл выражение, которое возникло на ее лице, когда она оглянулась на меня, выбираясь наружу.

Что означал тот цепкий взгляд Пенелопы?

Странная ситуация! Я наконец-то получил от родного отца приглашение в его святая святых, и мне следовало целиком и полностью отдаться работе. Я мог сыграть мелкую, однако не совсем ничтожную роль в одном из величайших научных экспериментов в истории человечества.

Но хотя я и был удручен скорбью о недавно погибшей матери, я не мог думать ни о ком и ни о чем другом, кроме Пенелопы.

19

Воскресным вечером 10 июля 2016 года, накануне объявленной даты эксперимента, в роскошной ухоженной штаб-квартире одной из корпораций, финансировавших проект, состоялся элегантный прием. Гости явились в вечерних туалетах – руководители корпораций, высокопоставленные правительственные чиновники и научные консультанты, которых отец собрал для поддержки своей затеи.

Перед тем как отправиться на пафосное мероприятие, мой батюшка скрупулезно перечислил мне главных персонажей. Зачем – совершенно понятно: развязные светские беседы с ними не могли пойти нам на пользу, и даже если бы все важные шишки на приеме вызывали у меня раздражение, я должен был «держать лицо» и улыбаться.

У меня в кишках, прямо над печенью, давно установлена фармакологическая накладка, которая позволяет мне придерживаться излюбленного уровня насыщения крови алкоголем – этакий автопилот для управления выпивкой. Если бы я превысил заданный предел, печень тотчас бы ответила активизацией фильтров против яда. Подобный механизм обеспечивал легкость в общении, но не допускал нарушения как двигательных функций, так и правил этикета. Приятное состояние между самоуверенностью и чванством, раскованностью и расхлябанностью.

Я выпил несколько бокалов шампанского и поболтал с людьми, находившимися, по меньшей мере, на две ступени ниже тех, кого перечислил мой отец. И я опять отчаянно притворялся, играя на публику. Да, вот он – гордый, но скромный сын гения. В конце концов, я покинул милую компанию и отправился осматривать здание, где не увидел ровным счетом ничего интересного, поскольку все интригующее и любопытное находилось за запертыми дверями.

Потом меня занесло в открытый внутренний дворик, где располагались скульптуры – результат творчества какого-то ваятеля. Произведения искусства сгрудились в полутемном углу, дабы продемонстрировать уровень культурной продвинутости компании. Я рассмотрел их: изваяния в виде стилизованных людей таращились в небо глазами из полированного стекла.

В небе круглилась яркая луна, и множество пар неживых глаз выполняли с ее помощью оригинальный фокус – они буквально впитывали в себя лунный свет, отчего полые фигуры бледно мерцали изнутри.

Благодаря свечению я и узнал ее. Только она не испускала внутреннего сияния.

Это была Пенелопа. Мы с ней оказались во дворике одни.

20

Она стояла в голубоватом лунном свете и смотрела в небо. Я не мог решить, приблизиться мне к ней или тихонько уйти. Остальные хрононавты на приеме купались в лучах славы и в восторженном внимании простой публики. Она же улучила минутку, чтобы побыть в одиночестве, и я никак не мог придумать причину, по которой она могла бы порадоваться моему присутствию. Но пока я лихорадочно размышлял, Пенелопа заговорила со мной, не отрывая взгляда от ночного неба.

– Я непрерывно думаю о том, каково это – оказаться в космосе, – произнесла она. – Меня уверяют, что путешествие во времени – гораздо важнее. Я могла бы стать астронавтом – одним из миллиона, а стану первым хрононавтом. Но почему меня все время тянет туда?

Я подошел к ней почти вплотную, встал за ее плечом и тоже поднял глаза к небу. Конечно, нам приходилось беседовать и раньше, но в основном наши разговоры затрагивали тренировки и прочие технические моменты. И, конечно, в лаборатории у Пенелопы никогда не проскальзывали личные, доверительные интонации.

А потом я сообразил, что если не скажу сейчас хоть чего-нибудь, то окончательно потеряю самообладание.

– Наверное, все дело в том, что в прошлом почти нет никаких тайн, – промямлил я. – О нем же почти все досконально известно, верно? Но трудность состоит в том, чтобы туда попасть. Вы ведь хотели полететь в космос не для того, чтобы испытывать новые модели челноков? Вы стремились понять неизведанное.

Закончив свою речь, я почему-то задумался о том, сказал ли я ее вслух или мне все померещилось. Пенелопа молчала, и я забеспокоился, что действительно сморозил неуместную глупость. Но вдруг она повернулась и посмотрела на меня. Мне удалось удержать язык за зубами и не отвести взгляд.

Она поцеловала меня.

Я много раз переживал это событие в воображении, однако не был готов к поцелую. Не то чтобы эмоционально: я имею в виду осязательное восприятие. Потрясение от того, что ее губы прижались к моим. То было, пожалуй, первое намеренное соприкосновение наших тел. Мой рот слился с ее ртом посреди окружавших нас тускло светящихся скульптур, на твердой поверхности земного шара площадью в 200 000 000 квадратных миль, состоящего из камня, разнообразных руд и воды и защищенного от безграничной пустоты трехсотмильной подушкой атмосферного газа.