Книга Сердце в опилках - Владимир Кулаков

— Да ну вас! — с улыбкой сказал Абакаров. Неторопливо подпоясал свой халат, сунул ноги в ичигах в специальные деревянные колодки, чтобы не портить манежную обувь, и пошагал в гримёрку…

…Полётчики неторопливо спускались по лестничному маршу в сторону манежа. После антракта они начинали второе отделение. Партнёры преговаривались на разные темы. Женька наматывал предохраняющий бинт на запястье и весело трепался.

Навстречу поднималась отработавшая свой номер Мальвина. У неё с мамой только что состоялся привычный очередной «худсовет». Мальвина, как всегда, только успевала вставить своё: «Ну, мама!»

Увидев «объект», Женька, театрально прижав руки к сердцу, а потом раскинув их для объятитй, расплылся в улыбке «девять на двеннадцать»:

— Ма-альва! — с мёдовым бархатом в голосе начал он было «гусарить».

Чёрные глаза канатоходки резанули бритвой:

— Кому Мальва, а кому Мальвина! — толкнув плечом «нахала», прошла мимо Абакарова-младшая, и напоследок добавила: — Ахмедовна!..

Женька не успел закрыть рот. С его оттопыренной руки свисал так и не замотанный бинт. Заранее заготовленный Женькин вопрос о том, «где, мол, её Пьеро?» глупо повис в воздухе и тут же, рухнув, бесславно разбился о земную твердь мощного хохота партнёров.

— Ну, что, кавалер, получил дагестанский кинжал в ж..! — полётчики «ржали» над Женькой, похлопывая его по плечу. — Сходи в медпункт, помажь зелёнкой! Ха-ха-ха!..

Со следующего дня, встречаясь за кулисами или в буфете, Женька подчёркнуто приветствовал Мальвину не иначе как по имени и отчеству. Абакарова-старшая удивлённо вскидывала брови, а дочь, скромно потупив взор, загадочно улыбалась в пол…

…Чернявый и кареглазый Сашка Галдин поправлял подпругу на своём жеребце Рубине. Тот специально напрягал брюхо, чтобы сильно не затягивали. Он всегда так делал. Галдин шлёпнул ахалтекинца по животу и тут же подтянул пряжку сбруи до нужного отверстия.

— Похитри у меня, мешок с сеном! Я с тебя падать не собираюсь! — Галдин изобразил строгость. Мимо, разминая лошадей шагом, неторопливо проехали один за другим вечно серьёзные таджик Шукур и осетин Алан.

— Сашка, а ты кто по национальности? — хитро прищурил глаз подошедший к Галдину Женька из полёта, по пути тоже разминаясь. Он подпрыгивал, делал круговые движения руками, разминал корпус, плечи, кисти. Полётчик явно имел ввиду наполеоновский, с крутой горбинкой нос Галдина, вынашивая какую-то очередную хохму, чтобы размять и язык.

— Да я уже и не знаю! Полгода у Зарипова был узбеком, теперь вот — осетин.

— Хохол он с Подола! — проезжая мимо на Гранате выдал «тайну» Шамиль.

— Ой, ой, а сам-то! Тоже мне «осетин» из Татарии!..

— Мм-да-а, ребятки, — протянул белобрысый полётчик, — Тут, наверное, у вас у всех не обошлось без османского «водолаза»! — Женька намекнул на известное произведение Булгакова и исторические коллизии мироздания.

— Ладно, «космополиты безродные», манэж вас всэх сэйчас прымирит, станэте родствэнниками! — со своим неподражаемым «вкусным» акцентом подвёл итог «национальной» дискуссии Казбек. Он и сам толком бы не ответил на вопрос, сколько горских кровей течёт в его жилах и откуда у него такой странный для осетина акцент.

— Захарыч! А Вы что молчите? — решил всё-таки долить масла в огонь Женька, дабы мажорный «тонус» закулисья не увядал перед работой. — Вам какие национальности больше по душе?

Захарыч широко улыбнулся. У него было явное желание опростоволосить «провокатора» и даже уже что-то веретелось на языке. Он понимал, что в мире цирка национальный вопрос никогда не стоял — так сложилось исторически. И теперешний разговор — был не более, как весёлый трёп для поднятия настроения. Цирк — всегда был одной семьёй, одной нацией и народностью.

— Я различаю только две национальности: — начал Захарыч. Все напряглись, и даже лошади подняли уши торчком. — Это — Хороший Человек и Плохой!..

Молодёжь, с одобряющим: «О-о!» захлопала в ладоши и разошлась по своим местам. «Поточив зубы», каждый продолжил готовиться к своему выходу на манеж. Женька, так и не «попив крови», пока было время, пошёл выискать дальнейший объект для своих шуток.

Глава двенадцатая

Пашка просыпался рано утром легко и с удовольствием, во сколько бы он не ложился накануне. Традиционно открывал створку окна, проветривал комнату и обязательно трогал лист клёна, как бы здороваясь с ним «за руку». Вдыхал полной грудью утреннюю свежесть, потягивался, улыбался! Говорил «доброе утро» кусочку неба, которое не загораживал могучий клён, приветствовал солнце и начинал делать зарядку. Последнее время для него каждый день был праздником — мир обрёл краски, запахи и смысл…

— Пашка, блин, не май месяц! Закрой окно — дубак!

— Да ладно тебе, рыжий, ты чего — плюс на улице! В комнате дышать нечем!

— Заморозить хочешь? Я же южанин!

— Не ври! Ты говорил, что с Северного Кавказа!

— А я тебе чего твержу — с Кавказа! — Славка продирал глаза и высовывал нос из-под двух одеял. Он ухитрялся замерзать даже летом.

— Так ведь — с Северного! Подъё — ём! — командовал Пашка, сдёргивая с рыжего все его покрывала. На кровати, свернувшись жалким калачиком, трепетало и орало благим матом белое с синюшным оттенком худощавое тело конопатого Славки.

В стенку забарабанили с текстом, отнюдь не желающим доброго утра!..

— Вставай по-хорошему! А то злые дядьки из полёта быстро тебя научат летать… в окно! Рыжий, подъём! На работу опоздаем!..

…— «ЧБ», добрось! Люба, блин, ну, докрути! — жонглёр Володя Комиссаров, всё больше заводясь, никак не мог добиться сегодня от партнёрши по номеру, и одновременно жены, чётких бросков. Булавы летели вяло, с недокрутом.

— Володя, ну нет сил у меня сегодня, хоть режь! «Дела» у меня…

— Какие ещё, на хрен, дела? Сейчас репетиция!

— Ты, Комиссаров, тупой? Какие ещё «дела» бывают раз в месяц, — женские!..

— Тьфу ты, блинство! Только этого ещё не хватало!

— А тебе что — хотелось «залёта»? — Люба с вызовом встала в позу «руки в боки».

— Вечно у тебя, «ЧБ»!..

— «Вечных» у меня нет — только месячные! Дурак ты, Комиссаров!..

— Ну и что будем делать? Вечером работать!

— Лечиться будем — работой, не впервой…

…Пашка, сделав все положенные дела, отпрашивался у Захарыча и спешил к новым приятелям и наставникам — жонглёрам Комиссаровым, которые так неожиданно появились в его жизни. Они почти ежедневно обучали Пашку азам своего жанра. В остальное время он репетировал самостоятельно «без отрыва от производства» на конюшне.

Познакомились они, когда лошадь наступила на их булаву.

Как-то в середине репетиции Комиссаровых появился встревоженный Захарыч и попросил дать ему манеж буквально на десять минут. Были подозрения на колики у одного из скакунов и, чтобы не погубить животное, нужно было его срочно хорошенько «погонять». Проблема была ясна, манеж тут же освободили. Комиссаровы сели на зрительские места ждать. Булавы жонглёров остались лежать на барьере.