Книга Такова торпедная жизнь - Рудольф Гусев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Валера Воронин выложил из своего кармана 2 р.42 к. — на одиннадцать кружек пива победителям. Это был призовой фонд — цена победы! Правда, часа через три мы вполне отыгрались на волейбольной площадке, где зарвавшиеся противники неосторожно удвоили ставку! Не знали они, что Гриша Свердлов и Юра Андерсон входили в состав сборной училища по волейболу, а высокорослые Костыгов, Верещагин и Смушков могли атаковать, не отрываясь от матушки-земли!
На следующий день все в поселке уже знали нас и по именам, и по прозвищам. В процессе горячей спортивной борьбы мы не стеснялись в выражениях, требуя паса или удара, вызывая у публики и хохот, и расположение. Не стало секретом, кто из нас Гном, кто Вертолет, кто… Поселок всех нас зачислил в свой экипаж, а некоторых включил в состав своих сборных команд. Так что под чужими фамилиями мы играли на первенстве Феодосии против команд хлебозавода и ликеро-водочного предприятия. Успешно!
Производственная практика продолжалась. В начале месяца — тишина и покой, как на всех заводах страны. В это время мы выделяли в цех двух-трех человек для имитации неугасимого интереса к производству. Основательно освоили с моря Кара-Даг, Золотой пляж, Планерское, галерею Айвазовского, закоулки Феодосии. А в конце месяца работали по две смены. Жизнь в поселке раем не казалась. Ее будоражили многочисленные командированные инженеры, ученые и толкачи с заводов, спорящие с военпредами по поводу незачетных выстрелов и отправки торпед на флот. Длительные командировки вносили корректуру в любовные пары и даже в семьи. Менялись участники ночных преферансов. Но для нас здесь состоялось главное: мы стали торпедистами! Мы полюбили «Русский Уайтхед» и поселок Орджоникидзе, его прекрасных жителей! Не знаю людей, которые, побывав здесь однажды, не стремились бы сюда еще и еще!
Сейчас, спустя много лет, когда от старости не спится по ночам, начинаешь крутить жизненный калейдоскоп в поисках чего-нибудь такого, что не вызывает ни досады, ни тревоги, ни раздражения. При этом обязательно наткнешься на умиротворяющие кадры времени первого пребывания на «Русском Уайтхеде»! Очаровательные цветные стеклышки складываются в мозаичные картины. Вот стрельбовой полигон, цех торпед, картина Айвазовского «Среди волн», Кара-Даг, Планерское и снова — старт торпеды и т. д. Встает перед глазами «сборная ВМФ» по футболу в рваных бутсах, смеющиеся зрители, и кажется, что откуда-то сверху начинает звучать торжественная мелодия — гимн «Русскому Уайтхеду», и ты засыпаешь…
Спасибо тебе, «Русский Уайтхед», школа и здравница торпедистов! Жаль, что тебя отделили от нас!
Но не нас от тебя!
Прощай, Система!
Каждый воин должен понимать свой маневр
Свое Училище мы называли Системой по первому слову расхожего бюрократического выражения «система военно-морского образования». Словно жило самостоятельной жизнью в курсантском жаргоне: «Сквозону-ка я вечером из Системы»… А Система делала свое дело. Она вытесывала из нас инженеров — оружейников и морских офицеров уверенно и умело, как папа Карло своего Буратино из полена…
Задумывалось Высшее Военно-морское училище инженеров оружия с размахом, как линкор «Советский Союз». Многие видные военно-морские начальники тотчас определили в него своих сыновей и родственников. Пример подал Николай Герасимович Кузнецов. Справедливости ради, надо сказать, что сын его был удивительно скромным. О том, что он не однофамилец, а сын Главнокомандующего ВМФ на шкентеле роты узнали почти перед самым выпуском. Несколько позже появились, однако, и такие, с которыми начальство униженно нянчилось на потеху все понимающего плебса. Родословной к тому времени еще не все научились гордиться, но использовать уже умели в полной мере. Хотя…
Поначалу мы ревностно охраняли свои «честь и достоинство». В отместку ретивым младшим командирам мы не торопились запевать по их требованию строевую песню, а если и запевали, то обязательно: «Пятнадцать человек на сундук мертвеца, ио-хо-хо, и бутылка рому». Или долго не «брали ногу», а подчеркнуто шли вразброд. Потом «прокатили» Жору Коноплева на комсомольском собрании — не избрали его в состав комсомольского бюро, хотя поручили Вале Верещагину его выдвинуть. И Валя знал, что мы Жору не изберем. Но просьбу коллектива выполнил. Он был вне подозрений. Любого другого обвинили бы в заговоре. А когда Жора еще раз допустил роковую ошибку и списал на флот одновременно трех курсантов, по одному человеку из каждого взвода (таков получился расклад) за пустяки, вроде неотдания чести патрулю в метро, мы, в ответ на его утреннее: «Здравия желаю, товарищи курсанты», ответили гробовым молчанием. Борьба эта заканчивалась не в нашу пользу. Ряды наши катастрофически редели. Поэтому к концу обучения мы уже вяло и безотчетно пытались сохранить остатки своей индивидуальности: кто огрызнется, кто хлопнет дверью. Упакованные в одинаковые бушлаты и шкары, освященные самой передовой идеологией, вскормленные борщом и макаронами по-флотски, мы становились похожими друг на друга во всем и нажали бы любую кнопку в любое время ради мира на земле и светлого будущего для всего человечества.
Дни летели за днями, недели за неделями, месяца за месяцами. Сначала медленно, потом все быстрее. Прейскурант нашей внутренней и внешней завершенности заполнялся последними изысками: партийный билет — номер, свидетельство о браке — номер, диплом инженера — серия, номер… Потом сразу: лейтенантские погоны, кортик, знак об окончании училища, пачка денег, восторженный взгляд подруги, торжественный ужин…
Последний курс училища выпускался в два этапа на Охте в бывшем Политическом училище. Основная часть выпускников получила назначение в войсковые части ракетных войск, надела зеленые фуражки и высокие русские сапоги — то, над чем посмеивались весь период обучения. На флот был выделен пяток торпедистов и десяток химиков. В состав пятерки торпедистов входили Борис Костыгов, Валера Воронин, Гриша Свердлов, Юра Андерсон и я. У нас впереди были четыре месяца стажировки на флоте в звании инженер-мичмана, а остальные уже лейтенанты. Правда, зеленые. Но нам никто не завидовал. Не завидовали и мы. Хотя лейтенант и мичман — две большие разницы, как говорят в Одессе. На торжественном ужине в столовой у них на столах стояли водка, вино, шампанское. У нас — лимонад. Пить водку нам еще было не положено. Она, конечно, она стояла под столом, но не требовалась: растроганные товарищи подходили к нам с двумя стаканами в руках, чтобы мы не почувствовали социального неравенства. Поэтому вскоре нас «откомандировали» в кубрик. Как истинные моряки, мы слегка пошатывались, крепко набравшись в святая святых — в Системе. Наш покой охранял Жора Коноплев лично, чтобы нас не потянуло на подвиги…
Ну, а наш «морской» выпуск был вообще бесславным. К ноябрю 1960 года оставшееся от былого великолепия имущество училища размещалось уже в одной баталерке и состояло из нашего офицерского «приданого», сшитого в швальне ВОК. Мы быстренько переоделись и получили поздравления от командования, в состав которого входил баталер тетя Вера и командир роты Жора Коноплев. Потом мы долго и много расписывались — за вещи, кортик, проездные и пр. и пр. Более крупное начальство поздравить нас не пришло и правильно сделало. Дело в том, что мы здорово провинились. Мы самовольно сократили на месяц срок стажировки и разгуливали по Ленинграду, пока Гриша дома случайно не проговорился Шефу, что нас не отпускали, а мы без разрешения рванули с флота, убедив флотское начальство, что у нас вот-вот будет выпуск. Мы им изрядно надоели, и они поставили необходимые росписи и печати. Гнев Шефа нужно было видеть. Мы, естественно, быстренько вновь разбежались по своим подводным лодкам: кто в Росту, кто в Сайду, кто в Полярный, но дело было испорчено. Оправдаться мы, конечно, могли, но нас никто не хотел слушать. В той форме одежды, в которой мы прибыли в августе на Северный флот, в ноябре уже было немного холодновато. Так мы не вынесли первых тягот службы. А должны были вынести. Как сказал потом Грише Шеф, начальник училища берег на счете училища что-то около тысячи рублей, чтобы организовать нам торжественные проводы, но, узнав о побеге, сдал все деньги в «закрома Родины» и видеть нас не пожелал. Может быть, все было не так. Но в воспитательных целях изложено было не плохо.
