Книга Игры падших - Сергей Станиславович Юрьев

Яночка откровенно зевнула, даже не взяв на себя труда прикрыть рот ладошкой. Таня Кныш тоже погрузилась в какие-то приятные воспоминания, да и сама Лейла лишь сделала вид, что внимательно слушает, а на самом деле просто выбрала одну из блестящих пуговиц на вицмундире доктора и созерцала её, пытаясь бороться со скукой. Доктор Сапа мог говорить и с напористым задором, способным увлечь любого, даже самого скептически настроенного и циничного слушателя, а мог начать нести такую тягомотину, что все силы уходили на борьбу с приступами сонливости.

Итак, пуговица: диаметр – четверть вершка, выпуклая поверхность, рельефное стилизованное изображение птицы Сирин, глупая бабья рожа с глазами навыкат в венчике из собственных крыльев. По Уложению о знаках различия и форме одежды военных и гражданских чинов доктору полагалось носить пуговицы с «отпечатком лисьей лапы», а «птичка» полагалась чинам двумя рангами выше. Впрочем, это элемент формы не считался основным, поэтому на подобную вольность повсеместно было принято смотреть сквозь пальцы. Однако всё это даёт пищу для размышлений и основания для выводов: доктор явно озабочен карьерным ростом и вообще – человек с амбициями. Обычно в таком возрасте, а ему едва ли меньше шестидесяти, люди уже не помышляют о карьере, а большинство начинает жить воспоминаниями. Значит, у доктора Сапы до сих пор нет особых проблем со здоровьем, едва ли есть близкие, которым он хотел бы отдавать силы, время и душевное тепло, и ещё он едва ли считает, что его достижения оценены по заслугам, а заслуги должным образом вознаграждены.

– …в разной степени. К наиболее внушаемым людям вовсе не обязательно применять какие-либо специфические технологии. Чтобы изменить собственные планы, поменять своё мнение на противоположное, впасть в транс, наконец, им достаточно просто получить извне соответствующий посыл, подкреплённый уверенной интонацией. Такие люди, кстати, обладают перед прочими большими преимуществами – они, как ни странно редко страдают болезнями психосоматического характера, каковых по статистике у нас более восьмидесяти трёх процентов от общего числа…

Пух-пух-пух – раздаётся негромкое ритмичный звук, как будто где-то далеко некто размерено и неторопливо бежит по песчаному пляжу. Ну, конечно – это доктор похлопывает пластмассовой линейкой по спинке мягкого кресла. Похоже, он сам себе аккомпанирует, а речь становится всё более ритмичной, слова постепенно теряют связность, а повествование утрачивает какой-либо смысл.

– …лошади, коровы, муравьеды, хомяки – все они субъекты лёгкого внушенья. Хищники серьёзней – им известна цель, их не озаботит взгляд в глаза стихии…

Яночка уже привалилась к спинке стула, глаза её затянулись поволокой, а белая лакированная туфля с левой ноги, раскачивающейся в такт стуку, уже едва держится на большом пальце. Наверное, когда туфля грохнется об пол, это выведет её хозяйку из транса. Интересно, что ей сейчас пригрезилось – лошади, коровы, муравьеды или хомяки?

Лейла даже испытала лёгкое чувство зависти. Всех сотрудников Секретной Службы периодически тестировали на внушаемость, и у Лейлы в этой графе был стабильный ноль, что говорило о стопроцентной профпригодности по данному параметру. Значит, доктору Сапе придётся сегодня испытать небольшое разочарование: одна из «носительниц куриных мозгов», на которых он по велению Родины тратит своё драгоценное время, не поддастся его гипнотическому дару, даже если у него глаза от натуги из глазниц вылесут. Однако в сон действительно клонит… Но с этим можно бороться – есть масса способов поддержать в себе бодрость духа. Духа, духа, духа… Такие пристрастия как стремление властвовать, подавлять чужую волю, одерживать верх над тем, кто даже не бросает тебе вызова, имеют оборотную сторону – за ними стоит и вечная неудовлетворённость, и неспособность радоваться тому, что имеешь. Надежду подменяет вечная жажда, не поддающаяся утолению. Эта жажда позволяет достигнуть многого, но достижения не идут впрок. Вывод: доктор Сапа – несчастный человек, но его почему-то не жаль.

Таня Кныш, кажется, окаменела, и её длинные золотистые локоны, которые слегка покачивает воздушный поток от вентилятора, теперь никак не сочетаются с неподвижным лицом и остекленевшими глазами. Теперь она похожа на великолепно исполненный манекен.

– …бывший когда-то предметом её вожделенья. Как ни старайся, как не усердствуй спастись, нет ничего безопасней движенья навстречу грозным предвестиям, нам устилающим путь прямо по кромке рябых облаков, расцарапавших небо. Как ни старайся, на них не оставить следа…

Голос его теперь стал подобен далёким громовым раскатам, и, как ни странно, слышать его приятно, хотя смысл сказанного ускользает, растворяется в лёгких перистых облаках с алой каймой отражённого света закатного солнца. А может быть – рассветного? Если так – то это меняет дело.

– …и сон вашего разума порождает чудовищ, и всё, что вам остаётся – это постараться укротить их, подчинить своей воле. Но откуда взяться воле, если разум спит…

На неглубоком снегу – вереница чьих-то следов, теряющихся за серым камнем, осколком скалы, свалившимся откуда-то сверху. Одна нога босая, другая – в туфле на невысоком каблуке и с заострённым носком. Большие рыхлые снежные хлопья медленно планируют с невидимого неба, из бесформенного нагромождения серых комков клубящегося тумана, похожего на поросший сталактитами свод пещеры. Слева – покрытая мелкими трещинами скала, уходящая отвесно вверх – в бесконечность. Справа – ничего, просто пустота, которую то и дело пересекают стремительные тёмные росчерки невидимого пера и тут же растворяются без следа. Где-то вдалеке шуршат раскаты грома, и холодно…

Лейла льёт лиловый ливень, след лазурный оставляет, слабым пламенем пылает, белым облаком плывёт… Кто такая Лейла? Неважно. Вообще нет ничего такого, что бы имело значение, наверное, кроме того, что холодно – это неприятно, это надо срочно исправить.

Скала начала мелко дрожать, паутина трещин стала гуще, из них повалил сухой пар, и в его струях мгновенно гибли снежные хлопья, а вместе с ними начали таять и следы.

Она полетела вдоль отвесной скалы, не отрывая взгляда от тающих следов, и снова откуда-то из пустоты пахнуло морозным воздухом. Снег становился всё глубже, и вскоре следы превратились в глубокую борозду – кто-то ломился вперёд, проваливаясь по пояс в сугробы. Теперь скалы громоздились с обеих сторон, тропа вела вверх, вихляя из стороны в сторону, и вдруг исчезла, как будто тот, кто её проложил, вдруг утонул под снежным настом.

– Ты чего за мной тащишься?! – знакомый голос раздался сверху, и, посмотрев туда, откуда он доносился, Лейла увидела сидящую на ветвях мёртвого дуба птицу Сирин со слегка припухшим личиком Яночки, мелкой наглой твари. Она прикрывала лицо от ветра пёстрыми куриными крыльями, судорожно вцепившись в ветку когтистыми лапами. – Иди-ка ты взад, а то с тобой будет то же самое.

– Что будет? – удивлённо спросила Лейла и не узнала собственного голоса.

– Что будет, что будет, – передразнила её Яночка. – Не видишь что ли?

Лейла увидела. Прямо перед ней возвышалось изваяние – восковая фигура Тани Кныш замерла внутри ледяного кристалла, распавшаяся на части во множестве сверкающих граней.