Книга Прекрасная Франция - Станислав Савицкий

После «Троянцев» хочется быстрее посмотреть еще что-нибудь, чтобы сгладить тягостное впечатление. Несколько лет назад здесь поставили «Любовь к трем апельсинам». Это балагурство смотрелось на одном дыхании и заставило забыть о занудном, напыщенном французском вагнерианстве. На «Богему» публика шла без особой охоты, хотя главные партии были спеты хорошо, да и декорации, воспроизводившие богемные мансарды времен Мюрже и Шамфлери, смотрелись интересно и эффектно. Наверно, для парижского зрителя нужно придумать что-то экстраординарное, чтобы повернуть до боли родной сюжет «Богемы» неожиданным образом. «Дон Жуан» поставили в интерпретации Михаэля Ханеке. Ханеке не сильно церемонился с либретто, выдав старый сюжет за духовную драму о современных бизнесменах. Действие было перенесено в прозрачные офисы стеклянных дворцов Жана Нувеля. Дон Жуан был призван домогаться всех понемногу, но на самом деле возжелал одну только красавицу – дочь своего шефа. Шеф на удивление не интересовал его, как мужчина, хотя можно было подумать, что в жизни он не прочь попробовать все. Дон Жуан изводил всех, но больше всего самого себя, усугубляя свою вину все новыми и новыми безобразиями, чтобы дойти до крайнего предела порока и испытать всю низость и боль человечества. Христоподобный самец, идущий самоотверженно путем страдания и имеющий по дороге все, что шевелится, по самое «не хочу», запомнился публике. Впрочем, удивление было скоротечно, теперь таким страстотерпцем никого не поразишь. О жертвенности Дон Жуана в свое время писали символисты, видя в нем героя притчи о страдающем грешнике.

Многие постановки «Бастилии» смотрятся как эффектное шоу. Конечно, ту злободневность и ту площадную зрелищность, какие были у оперы в XIX веке, теперь лучше искать в мультимедийных аттракционах и телетрансляциях с открытий олимпиад. Тем не менее «Бастилия» на свой лад говорит о современности, сочетая в постановках публицистичность с экспериментальностью. Здесь тоже не забывают о том, что пишут в газетах, что умалчивают или на что намекают по ТВ, о чем спорят в блогах и соцсетях.

Дух старой оперы сохранился в «Гранд-опера», построенной в Гарнье. Конечно, нет уже нуворишей, распивавших шампанское в дорогих ложах, нет восторженных поклонников, нет буржуа, волочащихся за актрисками, нет и разночинного райка. Но кое-что осталось. Например, прямо на входе вас встречает запах готовки. Пахнет тефтелями, фрикадельками, сосисками, сладковатым мясным отваром. Этот запах проникает повсюду: в фойе, в ложи, в гримерки. Во времена Золя, живописавшего страсти, бурлившие в «Гранд-опера», здесь пили, ели и по мере сил наслаждались искусством. Звезды доводили зрителей до исступления, неудачные спектакли могли закончиться пьяной стычкой. Этот храм искусств так часто превращался в торжище тщеславия или потасовку, что Марк Шагал, приглашенный расписать плафон в зале, смог разве что придать здешней обстановке несколько неуместную наивную забавность. Милый местечковый романтизм этому безудержному празднику жизни не к лицу.

Сейчас «Гранд-опера» уже не та, что на картинах Дега или в эпоху сюрреалистов. Сейчас это довольно чинное заведение. Запах кухни – самое яркое напоминание о жизни, которая некогда бурлила в этих стенах.

* * *

Комеди Франсез» напоминает Александринку начала девяностых, когда там воцарилась тоска старейшего петербургского театра. В «Комеди Франсез» всегда классический репертуар, постановки всегда профессиональные. Но какая мука смотреть «Сида» в традиционном исполнении! Через полчаса после начала спектакля, когда вся тонкость реконструкции спектакля девятнадцатого века прочувствована до зевоты, заняться решительно нечем. В голову лезут идиотские сравнения страстных диалогов и надрывных монологов с гамом на рынке где-нибудь во Владикавказе или Краснодаре.

Конечно, подобный театр должен быть таким же, каким он был и сто лет назад, и гораздо раньше, – чтобы хоть где-то все было как всегда. Актеры «Комеди Франсез» во Франции считаются суперпрофессионалами. Некоторые из них – кинозвезды и знаменитости. Но по необъяснимой причине традиция навевает сон, как выступление народного хора имени Пятницкого на концерте к Дню милиции. Все одно и то же, одно и то же, – и просыпаешься только тогда, когда что-то идет не так.

Недавно здание Виктора Луи стали реконструировать, но работу театра никто останавливать не посмел. Прямо между двумя рядами колонн, отгораживающих сад Пале-Рояль от дворика, построили временную сцену. Я узнал об этом неожиданно, придя вечером за билетами. Кассы из-за реставрационных работ переехали, надо было идти к ним по указателям, которые привели в Пале-Рояль. Едва войдя во дворик, я растерялся: вместо сада, который обычно был виден сквозь колоннаду, передо мной вырос темный короб, над которым красным неоном, как будто от руки, было выведено «Comédie-Française» /ил. 25/. Подойдя ближе, я уловил смолянистый запах сосны – передо мной был дощатый сарай, от стены до стены. Вдруг справа открылась дверь, и из нее вышла парочка, у парня в руках билеты. Я вошел в сарай, в глаза ударил лилово-красный – им были выкрашены стены и потолок. На кассе висело объявление: «Забастовка».

| 25 | …темный короб, над которым красным неоном, как будто от руки, было выведено «Comedie-Francaise»

Ну как после этого не полюбить Францию!?

Соберешься в театр, – а театр на ремонте. Правда, касса все-таки открыта. Пойдешь по указателям к кассе, – а вместо кассы – сарай. Правда, билеты в нем все-таки продают. Станешь покупать билет, – а тут забастовка. Ну почти как дома: все сломалось, но что-то еще работает, и в конце концов каким-то чудом все выходит более-менее нормально.

Оказалось, что буквально со следующего дня техперсонал театра начинает бастовать. Их не устраивают условия работы на временной сцене, которая только что открылась, и в ней пока что нет всего необходимого для того, чтобы осветители, монтажники и прочие арт-инженеры могли, не проявляя чудеса героизма, готовить сцену и аппаратуру к спектаклям. Техперсонал тактично на Рождество бастовать не стал. Подождал недельки две после каникул и выступил с претензиями, чтобы заодно продлить выходные.

Разве мог я не купить билеты на последний спектакль только что открывшейся сцены?

Тут я должен сказать несколько слов о французских забастовках. Grève, особенно в Париже, – это святое. Здесь бастуют все – от мала до велика. Бастуют семьями, вместе с любовницами и двоюродной родней. Бастуют кружками самодеятельности и гандбольными клубами. Профсоюз отдыхающих на средиземноморском побережье счастлив забастовать. Угрожать забастовкой могут даже только что вышедшие на пенсию, чтобы не потерять квалификацию в деле борьбы за свободный, честный труд. Забастовки бывают местного значения, городские, региональные. Иногда работать наотрез отказывается вся страна во главе с ее лучшими сынами – например, тружениками транспортной сферы, больше всего охочими до стачек. Сколько раз в Париже останавливалось метро, переставали ходить электрички и даже междугородние поезда? Мой приятель, живший за кольцом на юге, однажды в день стачки железнодорожников прошел пешком километров пятнадцать от дома до института на Распай. «Не забывается такое никогда».