Книга Военнопленные Халхин-Гола. История бойцов и командиров РККА, прошедших через японский плен - Юрий Свойский

«…Японцы связали руки до невозможности и ударяли прикладами, закрывали глаза касками нашими и этими касками били по головам…» (Иван Тиунов).

«…Когда японцы забрали меня, то закрутили руки назад, били прикладами, снимали с головы каску и били ею по голове. Мучила жажда, а японцы сыпят в рот песок, бьют под бока, переворачивают лицом к земле…» (Спиридон Аликин).

«…Один офицер подбежал ко мне, что-то забормотал, потом ударил меня в бок два раза ножнами клинка, потом снимали с меня каску и начинают стукать по голове каской, раз 10 ударил, потом надел обратно…» (Иван Горновский).

«…При взятии нас в плен, издевательски скручивали руки, даже не было терпимости, надевали каски на лицо и били кулаком; если попросишь курить, а руки были связаны, то они прижигали рот огнем…» (Петр Панов).

«…Потом пришла автомашина, завязали глаза и повезли дальше, привезли в штаб и там начались новые переживания. Подходили смотреть как на зверя, снимали каску с моей головы и били, и это была просто забава. Продолжалось до тех пор пока, уже на четвертый день, я выбрал время и чтобы никто не видел, я каску забросил; этим кончилось дело и я оставался не битым до Харбина…» (Михаил Шахов).

Были, однако и случаи, когда японцы в порядке «просто забавы» придумывали для пленных «что-нибудь особенное».

«…хотели мне клинком отрезать нос, но я крутнул головой, один офицер закричал, они бросили…» (Иван Поплавский).

«…Когда меня схватили самураи, несмотря на то, что я был ранен в семи местах, они меня тащили по земле, как голодные волки добычу. Около штаба какой-то самурай стал избивать меня по лицу. Утром приносят мою каску, в которую они оправлялись, и надели мне ее на голову…» (Анатолий Дрантус).

В общем, как выразился Тимофей Бакшеев «…и так за все время в плену много пришлось пережить, перенести трудностей и страху».

При этом добровольная (с белым флагом, листовкой-пропуском) сдача в плен от избиений и жестокого обращения не спасала. По крайней мере из известных по документам эпизодов следует, что японская армия не делала различия между «сдавшимися» и «взятыми в плен».

Случаи корректного отношения к пленным на фронте были единичны. Более того, гуманизм отдельных японских солдат пресекался их непосредственными начальниками. Так, когда японские солдаты принесли красноармейцу Ивану Шляпникову котелок воды, «как увидел офицер, подбежал, вытащил шашку и замахнулся на меня, после этого стал избивать своих солдат». Павлу Чураеву японские солдаты тоже давали пить украдкой от офицера.

Причины столь жесткого отношения к пленным, по-видимому, в первую очередь заключаются в основанной на концепции национального и расового превосходства практике дегуманизации противника, характерной для японской армии двадцатых – сороковых годов XX века. В этом смысле характерно высказывание командира 64-го пехотного полка полковника Ямагата Такэмицу в интервью токийской газете «Ници Ници Симбун» 7 июня 1939 года: «…Я видел убитых обеих армий, но если лица убитых японских солдат имеют вид исключительно храбрый, и наоборот лица Советских убитых солдат весьма безобразны…».[41]

При таком общем подходе факт подписания Японией Женевской конвенции 1929 года об обращении с военнопленными уже не имел практического значения. Особенно остро отразилось это на положении тех, кто попал в плен раненым, контуженным, обожженным или просто истощенных при попытке выйти к своим войскам – а таких было более трети от общего числа попавших в плен.

21 августа 1939 года американский журнал «Life» опубликовал серию фотографий,[42] две из которых отражали положение пленных советских авиаторов в японских госпиталях. Фотографии были сделаны собственным корреспондентом «Life» Джоном Моррисом 7 августа в военном госпитале в Хайларе.

В статье от 21 августа Моррис утверждал, что «нейтральные наблюдатели полагают, что русские пленные в Маньчжоу-Го получают лучшее лечение, чем японские пленные во Внешней Монголии, так как японские госпиталя находятся ближе к базам снабжения».[43] Рассказы вернувшихся пленных рисуют несколько иную картину:

«…Я был ранен и просил перевязать, а они говорят сдохни, ты нам не нужен. Так и не перевязали…» (Яков Хомутов).

«…Больных они лечили избиением, чем больше больной кричал, тем более они ковырялись в ране, били больного, после того как обрабатывали рану, эту же вату бросали в лицо…» (Хаим Дроб).

«…Привели в перевязочную комнату, стали по-идиотски перевязывать и говорят хорошо, я сказал нет, не хорошо, они и давай меня бить кулаками и потом повели в тюрму…» (Борис Евдокимов).

«…когда мне стали оказывать помощь, то сильно издевались, после этого 4 дня рана была не перевязана и от ран шел дух падалью…» в Харбине «…очень и очень издевались при перевязке их санитары и доктор вытаскивал тряпку из раны и кидал в лицо…» (Павел Чураев).

«…Санитарной помощи не давали четыре дня и только на пятые сутки сделали перевязку, рана уже загнила и когда они стали чистить рану, то вырывали кусками живое тело и обломки костей, нога моя стала воспаляться, тогда они стали делать уколы, щипать тело ножницами, по телу пошли синяки и темные пятна. Да еще, если придет какой санитаришка, да не поклонился ему, то до тех пор будут избивать, пока поклонишься да скажешь хорошо или спасибо, day них на этом стоит…» (Николай Шатов).

«…Когда узнали они, что я и мой товарищ больны, один унтер-офицер и группа солдат открыли дверь, поставили нас впереди себя. Унтер-офицер стал нам давить штыком животы…» (Андрей Колчанов).

Впрочем, вернувшиеся из плена красноармейцы отмечали, что японцы и со своими ранеными обращались не лучшим образом: «…Когда я ехал на грузовике в Хайлар, то унтер-офицер своих водителей и ехавших раненых бил всю дорогу. Раненый спросится в уборную (тяжело ранен, дорога дальняя – 230 клм.), то лучше не просись: сперва наорет, а потом прикажет снять оправиться.» (Николай Шатов).

Вопрос о смертности военнопленных в плену, как непосредственно на фронте, так и в госпиталях Хайлара и Харбина, остается открытым. По документальным данным,[44] известно, что в советских госпиталях в период с начала конфликта по 27 сентября умерло минимум 6 пленных японцев, еще трое умерли уже после передачи их японской комиссии. Соответствующих японских данных не имеется, а доступные материалы следствия и объяснительные записки военнопленных не содержат ни одного упоминания случая смерти в плену. Одновременно имеются сведения о ряде военнослужащих, по документам частей значащихся попавшими в плен, но отсутствующие в списках возвратившихся из плена. Они могли умереть в госпиталях, но могли и быть убитыми сразу после пленения.