Книга Капсула для копирайтера - Антон Бильжо

Герман не мог вспомнить, когда он начал писать стихи. И однако он хорошо запомнил тот семейный праздник, после которого родители отстали от него с математикой.

Кажется, это был день рождения тети, сестры отца, Зои Ильиничны Третьяковской, маленькой, порывистой жрицы искусства, научной сотрудницы ГМИИ имени Пушкина. По крайней мере, все происходило в ее квартире. Двенадцатилетний Герман только что закончил читать свои стихи, которые преподнес в качестве подарка, и тут вдруг она, бросившись к нему и обняв, произнесла:

«Господи, да он будет великим, попомните мое слово, он всем вам еще покажет!»

Крепко запало в памяти ее экзальтированное, просветленное лицо с обведенными тутовым соком, как у древнегреческой актрисы, глазами. Смущенная мама погладила Германа по голове, отец задумчиво добавил: «М-да. Искра божья есть, несомненно. Постарайся же ее не потерять». – «Клянись на дельфийском оракуле», – подхватила тетка (они были два сапога – пара). «Клянусь на дельфийском оракуле», – тихо произнес Герман, которой никогда больше не был так счастлив.

Любопытно, что вскоре после того случая отец тоже начал писать.

Как-то раз он вернулся домой после командировки. Мама потом узнала, что на самом деле никуда он не ездил – неделю просидел взаперти в своем кабинете, не пил, не ел и ни с кем не разговаривал.

Это был осенний прохладный, но солнечный день. Дверь настежь отворилась, и в квартиру вместе с сухими листьями вприпрыжку влетело существо с развевающимися волосами, нечто похожее на беспечную девочку-школьницу из мультфильма.

– Я все понял, я все понял, я все понял, я все понял, – тонким голоском напевал отец, продолжая то на одной, то на другой ножке скакать из прихожей в спальню, из спальни на кухню, из кухни в детскую, прихватывая по дороге то свой свитер, то стопку бумаг.

Кажется, Герману никогда за всю жизнь не было так страшно. Они с мамой застыли, не зная, чего ждать.

Наконец папа остановился.

– Мне нужно написать про Апокалипсис, создать книгу-предупреждение, которая станет естественным результатом моих жизненных поисков, это будет произведение, написанное на зашифрованном языке, потому что не каждому дано выдержать свет истины, София! – выпалил он.

В тот же день Антон Третьяковский уехал в Питер. Больше его не видели.

На звонки он не отвечал, однако мама обратилась в милицию, узнала адрес и поехала к нему. Вернувшись, она рассказала, что он живет в жуткой коммунальной квартире и дверь ей так и не отворил.

Дальнейшая биография Пророка внешнему наблюдателю может показаться бедной на события. Они с мамой продали квартиру на Кутузовском проспекте и переехали в Беляево. Третьяковский мечтал поступить в Литературный институт, но почему-то сдал экзамены на факультет журналистики, где так и не приобрел друзей, поскольку считал это пристанище временным, то есть недостойным себя. Мама все еще продолжала работать в НИИ, но как-то совсем уже механически. Она все больше лежала, все чаще уставала.

После окончания университета Германа приняли на работу в газету «Московский железнодорожник». Здесь Пророку удавались информационные заметки, но для репортера он был слишком закрыт от мира, в то время как аналитические статьи его никогда не отличались железной логикой. Он вел незаметную жизнь, и посторонние быстро от него отстали. В тот период им владело жгучее желание написать роман, который мог бы называться, к примеру, «Тайная река» и в котором лишь вскользь была бы описана работа в редакции, служившая прикрытием для богатой внутренней жизни.

Когда Герману исполнилось двадцать семь, мама умерла. Она так медленно и угасала с момента отъезда отца. До самого конца из последних сил пыталась перебирать числа – шепотом, как молитву.

В тот год Германа, все еще державшегося по жизни особняком, подобрала Катрин, дитя природы, сгусток энергии, фанатка деревенской темы, крепкая, здоровая, непосредственная, иногда даже подчеркнуто брутальная девушка с крупными чертами лица, крепкими белыми зубами и румянцем на белых щеках. У нее была миссия. Она несла городским традиционные, еще дохристианские ценности, органику межи, излучины и разнотравья, что одно время сделало ее модным персонажем, известным в узких кругах. В юности она любила нарушить дресс-код и прийти на вечеринку, например, в армейских сапогах и сарафане (тогда это еще могло кого-то удивить), рассказывая всем, что ее отец – комбайнер. Кстати говоря, это был добрейший и тишайший человек, который души в ней не чаял и которого Герман видел только раз в жизни.

Третьяковский понравился ей тем, что в нем было нечто, чего она не могла постичь. Катрин влюбилась страстно, без памяти и поначалу готова была отдать за этого странного человека жизнь, благо что такой возможности на тот период не представлялось. Пророк часто спрашивал себя, видит она или все-таки не видит его дар. Ведь если дара нет, то что конкретно она в нем любит. А может быть и такое, что она вообще ничего не видит, а только притворяется по своим мелким женским интересам и, например расписывая его достоинства перед подругами, тем самым набивает себе цену. Какое отношение к его персоне имеет ее тщеславная игра в любовь? Он часто задавал ей вопрос: что ты на самом деле думаешь обо мне? И Катрин никогда не могла ответить вразумительно. Иногда Герман вдруг понимал, насколько она хитра и лицемерна; иногда ему казалось, что она видит его насквозь; а иногда он дрожал от умиления, потому что представал перед самим собой в ее глазах удивительно хорошим, почти святым человеком.

В любом случае, с появлением Катрин в его жизни возникла земля под ногами – или фундамент, или опора, или тыл.

Первым делом надо было позаботиться о благосостоянии. Нельзя сказать, чтобы только Катрин этого хотела. Герман по собственной воле ушел из «МЖ» и решил попробовать себя стажером в только что открывшемся рекламном агентстве ASAP. Вскоре выяснилось, что Пророк и правда талантливый копирайтер. Развитое воображение услужливо предоставляло ему сотни путей решения в рамках заданного брифа. Он легко мог увидеть и записать скрипт на любую тему. Это было потрясающее время, когда Третьяковский наконец почувствовал себя востребованным, перспективным профессионалом, одним из вызывавших зависть, одним из модных столичных жителей. Его хвалили, ему прочили должность руководителя творческой группы. С этой точки на его орбите прошлое под лозунгом «Наука – это храм» с бледными фигурками отца и матери, державшимися за руки, уплывавшими все дальше, грустными и пожухшими, как дореволюционные куклы, выглядело до смешного нелепо. Зарплата быстро росла, брифы, поездки, съемки, тусовки, в центре которых всегда была Катрин и на которых Герман чувствовал себя по-писательски неловко, – все это было так, как надо: легко и весело, красиво и беспечно. По вечерам на кухне ему нравилось рассказывать о своих чисто коммерческих успехах Катрин, которая тоже всем делилась с Германом. Они становились взрослыми. Рука об руку ползли вверх по карьерной лестнице. Взяли ипотеку, продали квартиру в Беляево, сняли дешевую квартирку у крашеной блондинки лет семидесяти. На этих эмоциях, планах и мечтах какое-то время строилось семейное счастье. Спустя несколько лет по сумме зарплаты на человека им, как ячейке, удалось перейти из lower middle class в middle class, после чего Герман, оглянувшись вокруг, приуныл.