Книга Берлинское кольцо - Леонид Николаев

Дважды пробежал он руками по полкам шкафа и замер, прошла минута, другая, прежде чем гауптштурмфюрер отстранился от распахнутого настежь дощатого ящика и шагнул на середину комнаты. Как когда-то, в страшный для него день, и, кажется, единственный, напомнивший начальнику «Тюркостштелле» о бренности всего существующего, рука его потянулась к пистолету. Во внутреннем кармане кителя лежал подаренный ему Шелленбергом «вальтер». Зачем-то подаренный. За заслуги? Тогда гауптштурмфюрер еще ничем себя не проявил, ничего не сделал полезного.

Символическое подношение, оно говорило не о начале, а о конце.

– Господин гауптштурмфюрер, – пропищал где-то за дверью хозяин.

Ольшер сморщился, будто его настигла зубная боль.

– Господин гауптштурмфюрер!

– Ну, что вам? – простонал Ольшер.

– Господин гауптштурмфюрер, вы здесь еще?

– Неужели вы думаете, что я способен раствориться или вылететь в ваш дымоход?

– Нет, нет, просто стало тихо… И я напугался… Ночью тоже было очень тихо… Понимаете, тихо.

– Убирайтесь к черту! – ругнулся Ольшер.

– Как вам будет угодно… Только я теперь боюсь тишины.

– Боже мой, существуют же на свете такие кретины… – Ольшер запахнул шинель и шагнул через порог. Фельске угодливо посторонился, пропуская гауптштурмфюрера в переднюю.

– А если господин хочет горячий кофе, я мигом…

– Благодарю. Пейте сами, – буркнул эсэсовец и отворил дверь на улицу.

6

Промежуток длиною в год несколько сократился. Остались незаполненными какие-нибудь месяцы. Но перескочить их и вернуться во Фриденталь мы не могли, точнее, не имели права. Унтерштурмфюрер, убитый на Берлинском кольце, мешал нам двигаться по намеченной схеме. Появилось больше тупиков и загадок, чем прежде.

Получалось так, что Исламбек физически исключался из операции, которая позже продолжалась под кодированным названием «Феникс-2». О ней упоминается в донесении Берга в августе и затем повторно в сентябре и октябре. В последнем обширном докладе нашего разведчика, сделанном лично полковнику Белолипову, фигурирует Берлинское кольцо с дорожным знаком: «До поворота на Потсдам 2 километра», много раз называется начальник «Тюркостштелле» Рейнгольд Ольшер и документ, исчезнувший из кителя унтерштурмфюрера в роковую октябрьскую ночь. В докладе подчеркивалось, что документ этот принадлежал гаунтштурмфюреру Ольшеру и представлял исключительную ценность для советской контрразведки.

Убийство и похищение произошло в октябре, а Берг доложил о нем, и то не специально, а в связи с другими данными, лишь в начале декабря. Видимо, наш разведчик ничего не знал о пакете в черной клеенчатой обертке. Не придал он поэтому значения и самому убийству, хотя объявление, обещавшее награду за выдачу английского агента, судя по докладу, не прошло мимо Берга, было изучено им и сделаны предположения, которые подтвердились дальнейшим ходом событий.

Странно только, что Берт нигде не отметил одну важную деталь в извещении полиции. Ее передал нам Фельске. В первом объявлении, назначавшем награду в три тысячи марок, была фраза: «Бежал важный государственный преступник, приговоренный к смерти». Значит, унтерштурмфюрер Саид Исламбек к октябрю 1943 года был уже осужден. Не знать этого Берг не мог: «двадцать шестой» находился под его покровительством. Исламбека держали во внутренней тюрьме гестапо, а Берг работал в политической полиции. Дело по Бель-Альянсштрассе проходило через него, и в этом деле фигурировал Саид Исламбек. Оберштурмфюрер участвовал в обыске квартиры Исламбека, присутствовал при завершении операции в доме председателя Туркестанского национального комитета, когда был схвачен «двадцать шестой». И вот этот Берг не знал о смертном приговоре. Или мы столкнулись с пропагандистским маневром немецкой контрразведки, приняли фальшивку за подлинный документ.

А вдруг?

Приговор должен был где-то храниться, если он существовал. Правда, большую часть архивов гитлеровцы уничтожили. Многое сгорело при бомбежке. Но судебная документация имеется – не полная, конечно. Может же выпасть удача – и приговор обнаружится.

Мы прибегли к содействию работников берлинских архивов, очень отзывчивых и исполнительных людей. Назвали октябрь 1943 года. Позже не могло быть – Исламбек пал на Берлинер ринге.

Ответа пришлось ждать не особенно долго. Но он был разочаровывающим – нет. Дело унтерштурмфюрера не обнаружено. Его или не было, или оно утеряно. Сгорело или изъято кем-то. Последнее предположение взял под сомнение работник архива – опытный, знающий человек: материалы особой коллегии за этот период сохранились почти полностью.

Почти! Остались не связанные с деятельностью Главного управления СС и управления шпионажа и диверсий. А дело Исламбека имело непосредственное отношение к полиции безопасности и службе безопасности. Это необходимо было учитывать, предпринимая поиски. Приговор изъят. К такому решению мы пришли и смирились с утерей одного из звеньев цепи. В конечном счете подобных потерь было много на этой стадии поисков и еще одна не слишком огорчала нас.

Мы покинули Берлин на какое-то время, шли по другим тропам «двадцать шестого», более поздним и более ясным, а когда вернулись в отель на Альбрехтштрассе, нас ждали здесь два сюрприза. Первый не имел никакого отношения к приговору.

В вестибюле на диване для посетителей сидела фрау Фельске, она же Кнехель. Сидела с газетой в руках и, кажется, читала. Нас она не заметила. Впрочем, мы тоже не сразу узнали в претенциозно одетой даме с баульчиком на коленях хозяйку скромного гаштетта из пригорода Берлина. Но когда она оторвалась от газеты и глянула на стойку бюро, где мы получали ключи от номера, нам показались очень знакомыми седые кудряшки, обрамлявшие розовое лицо: в Берлине они были слишком редкими, эти особенные, пришедшие из прошлого, кудряшки.

– Фрау Кнехель?!

– Я, конечно, я, – заулыбалась дама и поднялась к нам навстречу.

Она улыбалась, но лицо ее хранило следы какой-то озабоченности и даже тревоги. Глаза пристально, с немым вопросом смотрели на нас, словно фрау Кнехель хотела в первое же мгновение получить ответ, узнать что-то.

Мы поздоровались как старые друзья, и хозяйка гаштетта немножко успокоилась. Улыбка стала светлее и беззаботнее. Но вопрос был во взгляде, и она сразу же задала его, едва только мы уединились в дальнем углу слишком большого, пронизанного рассеянными лучами осеннего солнца холла.

– Вы назовете имя моего мужа… где-нибудь? – вынимая из баула кружевной носовой платок и притрагиваясь им к щеке, будто там должны были появиться слезы, произнесла фрау Кнехель.

– Возможно.

– Конечно, это ваше дело… Мы с Томасом проявили любезность…

– Наша благодарность может быть выражена вторично, – ответили мы, не понимая, чего хочет эта старая женщина.

– Да, да… Нам приятно было беседовать с вами… Такие интеллигентные люди… Но Томас обеспокоен… – фрау Кнехель снова коснулась уже смятым нервными пальцами платком щеки, на этот раз несколько ближе к глазам. – Когда всю жизнь проживешь честно, надеясь только на свои руки, обидно предстать перед людьми запятнанными… Всякое могут подумать, особенно молодые. Они не знали войны, не знали страха.