Книга Крайности Грузии. В поисках сокровищ Страны волков - Алексей Бобровников

Мое лицо тоже было сплошь покрыто слоем грязи. Протирать очки, залепленные густым раствором глины и коровьего помета, было невозможно, поэтому время от времени приходилось отрывать одну руку от руля и указательным пальцем снимать грязь с правого стеклышка, а уже через несколько секунд проделывать ту же операцию с левым окуляром.

В таком виде я прибыл в городок Хуло воскресным июльским днем.

Весть о велосипедисте в естественном камуфляже, спрашивающем дорогу к гостинице, вероятно, обогнала меня, так как директор местной гостиницы уже ждал меня на пороге.

«У вас есть душ?» – первым делом спросил я.

Хозяин (звали его Дато) закивал, благожелательно улыбаясь.

«Горячий?..»

Он снова закивал, на этот раз торжественно.

«А еще мне нужен будет душ для этого парня», – я указал на велосипед.

Во взгляде Дато – недоумение.

«Кран. Кран во дворе есть?» – уточнил я, не желая с первой же минуты испытывать на этом человеке свое чувство юмора, в адекватности которого я сам иногда сомневаюсь.

«Кран там», – сказал хозяин, указывая пальцем в направлении двора.

После душа я рассчитывал провести вечер за ужином с представителем местного туристического департамента, который должен был рассказать обо всех достопримечательностях горной Аджарии.

В разговоре с этим специалистом меня в первую очередь интересовал лес окаменелостей, о котором столько говорили в Тбилиси.

«Там есть окаменелые деревья, и даже целые дома!» – утверждала знакомая экскурсовод, сама, правда, никогда не посещавшая эти края.

В столице подобная сомнительная осведомленность меня нисколько не беспокоила; всю необходимую информацию я рассчитывал получить уже на месте.

«Да, я в курсе дела… Приезжайте, расскажу все», – ответил по телефону человек, говоривший на идеальном английском.

Аджарцы за партией в нарды. Перевал Годердзи

Меня очень обнадежила новость о том, что местный туристический офис возглавляет не грузин, а американец: представитель нации по своей природе более организованной и прагматичной.

Стоило выбраться из душа, как служащий турдепартамента позвонил сам, сообщив, что ждет меня на площади перед гостиницей.

Переодевшись, я положил в карман блокнот, оставив в номере все остальные пожитки, и, заперев дверь на два замка, отправился на рандеву.

Радушие хозяина, замки, а также присутствие представителя официальной туристической службы, прибывшего в Грузию в составе американских Peace Corps, развеяли малейшие сомнения в надежности этого места.

«Аджарцы (говорится в путеводителе, изданном в Тифлисе в конце XIX века) называют свое государство и свою религию татарскими. Из других народов они знают грузин, русских и френгов (европейцев). Первые олицетворяют христианскую религию, вторые – могущество, а третьи – мудрость».

Похоже, к этому моменту я уже успел перенять часть местных предрассудков, не слишком изменившихся со времен эпохи Великих географических открытий.

Американец Патрик (так звали туристического эксперта) ждал меня возле зеленого газика.

Это был молодой человек с едва определившимися усиками. Патрик вышел из машины на костылях – левая нога была в гипсе.

«Что ты знаешь об окаменелом лесе?» – спросил я после нескольких минут приветствий, разговора о погоде и прочих вещах, о которых приличествует говорить в первые минуты знакомства.

«Окаменелый лес? – переспросил Патрик. – Где это?»

Оказалось, за несколько месяцев в Грузии Патрик не только неплохо овладел грузинским языком, но и, к сожалению, заразился местным синдромом «разберемся на месте», явные признаки которого я уже обнаруживал и у себя.

Вчера, в разговоре по телефону, он не проявил и тени сомнения в том, что знает, где находится это место и как туда добраться. Видимо он решил, что раз гость уверенно спрашивает – значит, то, что он разыскивает, наверняка существует, а раз существует – не составит труда отыскать его, наведя справки у местных жителей.

Первая сложность, с которой мы столкнулись, была лингвистического порядка.

Термин «окаменелый» не знаком большинству грузин, даже тем из них, кто хорошо владеет русским.

Поэтому слово, значения которого собеседник не знал, он принимал за другой эпитет, что-то вроде «очаровательный» или «зачарованный». А так как никто не хотел признаваться в том, что переводит, пользуясь лишь своим воображением, все кивали головами и указывали пальцами в сторону какого-нибудь леса в окрестностях. Стоит ли уточнять, что все они указывали в разные стороны…

Беседа с местными жителями происходила на русском языке, которого Патрик не знал. Разговор становился все более эмоциональным, особенно в те минуты, когда к нашему кружку присоединялся новый собеседник, и разговор прерывался репликой: «Откуда ты, брат?»

Когда выяснялось, что гость приехал из Киева, традиционно звучал следующий вопрос: «Как там Крещатик?»

Иногда собеседник в своих ностальгических воспоминаниях добирался до моей улицы, пытаясь найти там общих знакомых.

Ничего не понимающий Патрик наблюдал за происходящим с открытым ртом и время от времени просил переводить.

С не менее радостной интонацией, чем та, которую использовал в разговоре с окружившей нас толпой, я отвечал Патрику, что все идет замечательно, но никто из присутствующих не имеет ни малейшего понятия об окаменелом лесе.

Местные жители, догадавшись, наконец, что, несмотря на демонстрируемую радость от разговора, я совершенно не удовлетворен их ответами, решили привлечь к участию в нашем клубе «Что? Где? Когда?» свежие силы.

«Хорошо, сейчас позовем Малхаза. Он там охотится. Он должен знать», – сказал один из них.

Малхаз говорил по-русски лучше других и, кажется, с первых слов понял, о чем речь.

«Это очень далеко. Нужно идти на лошадях, – сказал Малхаз. – Я достану лошадей, араа проблема, нет проблем… А пока ты остановишься у меня».

Покачав головой, я сообщил, что уже поселился в гостинице, и выселяться оттуда не собираюсь, однако с радостью поужинаю с ним, чтобы обсудить детали завтрашнего путешествия.

«Ты будешь жить у меня. Там и поговорим», – заявил Малхаз.

«Нет, дорогой, – улыбнулся я, – жить я у тебя не буду».

«Нет, будешь».

«Не буду».

«А я говорю – да».

Разговор становился все более трудным, и, чтобы выиграть время, пришлось изобразить отступление.