Книга Про Клаву Иванову (сборник) - Владимир Чивилихин

– Зовите Клашку. – Спирин задвинул стекло.

Народ зашумел, и милиционеры забегали. Но уже кто-то кинулся в механический. Клаву привели почти силком, и все затолкались вокруг, рассматривая девушку. Вытягивали шеи, щурились, ладонями заслоняли глаза от солнца.

А солнце-то, солнце! Был уже полдень, солнце вышло в зенит и будто остановилось. Вскипело белым, пылало и било, казалось, в одну точку – только сюда, в потные серьезные лица, в мазутную душную нашу одежду, в паровоз, и без того горячий. И ни ветриночки ниоткуда.

Петька лязгнул вверху задвижкой, высунулся с ломиком, и наступила тишина. Я глядел на Клаву и удивлялся. Подходила сюда неверными шагами, затравленно озираясь, а тут ровно успокоилась вдруг, замерла, только пальцы бездумно рвали и перекручивали ветошь. Смотрела она в землю, но голову держала хорошо, прямо, и робости, стесняющей ее постоянно, как не бывало. А может, она непроизвольно хоронила эту робость, не зная, как себя держать? На всем черном лицо ее выделялось белым пятном, лишь глазницы были будто задымлены.

– Кончай, – сказала она.

– Нет уж! – Петька сплюнул вниз. – Ты погляди на меня и попроси: «Милый Петя, слезь».

– Эй ты, харя, – раздался из толпы предупреждающий молодой голос. – Не унижай девку!

Я смотрел во все глаза на Клаву. Она будто еще больше побелела и распрямилась. Не знаю, понимала ли Клава, что котел могло в любое мгновение рвануть. Наверно, понимала – ей обо всем сказали дорогой, и сейчас она боролась с собой, не находя, видно, сил на жертву ради всех. А может, Клава совсем потерялась и не помнила себя? Тихо было, даже жутковато. Она могла свободно уйти, и я чувствовал, что еще секунда – и прыгну на подножку паровоза – будь что будет. Потому что так нельзя. Хулиган унижал всех нас. Компания ребят, что тихо совещалась в сторонке, начала уже раздвигать толпу. Клава, заслышав шум, вздрогнула, подняла свои синие запавшие глаза, с презрением, громко сказала:

– Слезь, милый Петя.

Швырканула под ноги грязные концы и пошла-побежала в депо. А Спирин загремел дверцей будки, дурашливо крикнул:

– Граждане, кина не будет, освободите места!

Он был совершенно трезв. Независимой походкой прошел мимо инженера, козырнул милиционерам, направился прочь. Потом оглянулся:

– Смотри, инженер!

Жердей остановил милиционеров:

– Не надо.

– Потом? – доверительным шепотом спросил один из них.

– Совсем не надо, – раздельно сказал инженер. – Не трогайте его, одумается еще парень, да и дело тут такое, что сами попробуем разобраться.

Народ стал расходиться. За Петькой увязались молодые машинисты и помощники, золотые, главные наши кадры. Они вежливо и дотошно выспрашивали, как это он решился на такое. Ребята скрылись за вагонами, пошли меж теплых цистерн с жирными боками. Тут Петьке дали под дых, и он, охнув, качнулся навстречу другому удару. Его молча и долго били, а Спирин даже не пытался сопротивляться. Потом из товарного парка прибежал какой-то кудрявый парень, завертел над головами газовым ключом – и все разбежались кто куда. Парень поднял Спирина с гравия и увел в сторону гореновских бараков.

В тот день инженер заказал Москву, долго что-то кричал начальнику депо, оправдывался, доказывал, просил. Понятное дело, за тысячи верст трудно было объяснить, как тут обернулась неожиданная хулиганская выходка, и начальник депо, конечно, извивался на том конце провода. А кто бы не извивался? Тут ведь еще этот проклятый вопрос подступал – что со Спириным-то делать? Статью ему, конечно, подобрали бы подходящую, но с честным словом инженера тоже надо было считаться, да и о судьбе Петьки подумать – не такой уж он пропащий человек вообще-то. Здесь одно на другое накладывалось. Время, однако, все само разрешило.

Петька отлеживался неделю. Мрачный, в черных кровоподтеках пришел в отдел кадров.

– Всех ваших передовиков я бы мог посадить – у меня свидетель есть. Или поодиночке портреты им попортить. Но вы мне расчет только дайте.

Позвонили инженеру, и тот велел поскорей отпустить «португальца». Характеристику на него отказались писать. Пусть просит инженера либо Глухаря, потому что это по его настоянию Спирина взяли в депо с судимостью. Спирин разыскал старика в месткоме, потянулся к блокноту.

«Увольняюсь, – написал Петька. – Мне характеристику».

Старик глядел на него в упор и таким взглядом, что Спирину даже надоело. «Глухой черт», – проворчал он и показал глазами на запись. Старик заглянул в блокнот.

– А инженер? – спросил он замогильным голосом.

«Карахтер не дозволяет к нему».

– Ишь ты! Характер!.. А чего тебе писать-то?

«По собственному желанию. Я все-таки не какое-нибудь там фуфло, а рабочий человек».

– Ты – рабочий человек?! – вдруг зашумел Глухарь и поднялся за столом. Спирин уже приготовился удирать, но старик сел. – Дерьмо ты! А еще хочешь рабочую характеристику? Нет, врешь!

«Ладно. Все. Пиши, что хотишь».

– Правду?

Петька махнул рукой. Глухарь вырвал из блокнота листок, подумал и быстро что-то написал.

– А к инженеру все же зайдем. Эх, паря, какая у тебя мякина в башке!..

Жердей усадил посетителей, бросил взгляд на листок и вдруг расхохотался.

– Он хотел правду, – проговорил Глухарь.

Инженер снова и снова перечитывал характеристику, смеялся, закрывая узкими ладонями лицо. Наконец он протянул листок Спирину.

– На машинку, – решительно сказал он и добавил: – Петр Илларионович!

Петька боязливо взял листок, зашевелил губами. Потом сквозь зубы выругался. А они сидели не шевелясь, смотрели на него – один сострадательно, другой насмешливо. Парень свирепо перетер бумагу в ладонях, швырнул ее под ноги и пинком отворил дверь кабинета. В дверях-то мы с ним и встретились. Я придумал новую оправку и спешил, чтоб скорей показать ее инженеру, посоветоваться. Мы столкнулись со Спириным лбами, и Петька пробормотал:

– Ходют тут всякие!..

В кабинете засмеялись, а я, потирая шишку на голове, сказал:

– Черт! Будто чугунный у него лоб… Вот оправку новую сообразил.

– Показывайте, – протянул руку Жердей. Все еще улыбаясь, он занялся оправкой, а я спросил у Глухаря, больше глазами:

– Что с этим-то, с «португальцем»?

Глухарь глазами же показал мне на смятую бумажку. Я подобрал ее. Там было написано: «Характеристика на Спирина Петра Илларионовича. Пьяница и прогульщик, однако, если захочет, работает, как лошадь, а сильно захочет, то и человеком станет».

– А как мне себя вести? – робко, стесненно спросила Клава у пожилой больничной медсестры.

– Как вела, так и веди, – хмуро ответила та и ушла, оставив ее одну.

Потом уже, когда началось по-настоящему, сестра совала ей в рот сладкий порошок, а Клава зажимала губы и плаксиво выкрикивала: