Книга Один рыжий, один зеленый. Повести и рассказы. - Ирина Витковская

«Город-памятник стилю модерн – так со смехом говорил Кощак о Бердышеве. И правда, изысканным особнякам в югендштиле, украшающим исторический центр города, могли бы позавидовать даже некоторые столицы. Складывалось впечатление, что в самом начале века и город, и купцы не знали куда девать деньги, поэтому, хвастаясь друг перед другом, выстраивали здания, одно другого красивее.

Дома сохранились не лучшим образом, если только в хозяевах у них не числилась мэрия, городской суд или прочие небедные городские субъекты. Роман любил разглядывать эти здания с детства. Знал и мог воспроизвести по памяти каждое полукруглое окно, украшенное веером павлиньих перьев, любой фрагмент решётки городского сада. Он с ужасом ждал, когда начнут ломать деревянные кварталы, потому что примерно представлял, что будет воздвигнуто на их месте. Вот если бы можно было оставить свободные пространства, заполнить их деревьями, грамотно затянуть ажурными оградами с гнутыми, плавными линиями, вернуть фонари с фотографий начала прошлого века и кованые скамейки… Роман точно знал, как это можно сделать.

И знал об этом не он один. На ту новогоднюю выставку в «Звёздочке» Мишель принесла акварель под названием «Мечта о Бердышеве», которая представляла собой вид на главную площадь города – бывшую Соборную. Это была именно мечта – она отменила все не устраивающие её строения – бетонное здание обкома партии и военкомат времён позднего Брежнева, современную высотную дуру банка, сияющую мёртвыми, синими, как мыльные пузыри, стёклами. Остались Дворянское собрание, реальное училище, здание Страхового общества, синие звёздные купола Покровского собора…

В последний день каникул Роман немного побродил по своим любимым местам, сфотографировал в сотый раз уже сфотографированное им раньше, хотя всё же нашёл новые интересные ракурсы некоторых знакомых объектов… И, вздохнув, привычно нырнул в надоевшую до зубовного скрежета школьную жизнь…

Первый же день в школе не задался. Десятые-одиннадцатые на шестом уроке разделили на мальчиков и девочек и потащили на профилактические беседы – мальчишек в актовый зал, девчонок – по кабинетам к классным руководителям. Что там Александра Валентиновна (Аля-Валя) вкручивала в головы прекрасной половине, Роман не знал да и не интересовался. В актовый зал на этот раз был вызван врач-венеролог, под скептические улыбки и неприличные комментарии присутствующих прочитавший свою лекцию.

На фразе: «Прошу, задавайте вопросы» аудитория задвигала стульями и, гогоча, рванула из зала.

Роман свернул на свой этаж – забрать бумажный планшет и сумку с тетрадями. Он уже подошёл к кабинету, поднял руку, чтобы открыть дверь, да так и остался стоять.

– Замуж надо выходить за таких, как Филипп, – сказал вдруг за дверью Алин-Валин голос, – и красивый, и дурак.

– И папа – хладокомбинат, – с готовностью поддакнул кто-то из девчонок.

Помолчали.

– А Никольский? – спросили сразу несколько голосов.

– А Никольский, девы мои, вам не по зубам, – задумчиво ответила Аля-Валя.

Роман резко отпрянул от двери и пошёл в спортзал, кляня себя за то, что вовремя не забрал сумку. Гонять мяч совсем не хотелось, но там всегда толпился народ и можно затеряться, вместо того чтобы подпирать стену перед кабинетом и слушать всякую… Ну, короче, ясно.

В зале народу оказалось немного. По центру с баскетбольным мячом метался одноклассник Романа – Хавкин. Его худое, бесплотное тело в коротких спортивных трусах легко отталкивалось от пола, зависало в прыжке над корзиной, забивало или не забивало, затем неслышно опускалось на пол, моментально «поднимало» мяч снова и неслось дальше. Хавкин походил на большую стремительную бабочку, и баскетбольный мяч, тяжело и звонко плюхающий о доски пола, только подчёркивал его грациозную хрупкость. Роман невольно залюбовался.

– Хафькин… – произнес рядом недовольный голос. – Не поймёшь, где ноги, а где нитки от трусов болтаются…

Роман оглянулся. Рядом стояла Зинка, – он не помнил фамилии, – капитан школьной баскетбольной команды и неодобрительно смотрела на бабочку-Хавкина. «Да что это такое? – сжав зубы, подумал Роман. – Можно вообще где-нибудь без этого?» Настроение испортилось совсем.

Вдруг вспомнилось, что вечером художка. В конце концов, на сумку можно до завтра и наплевать – ничего там особенно ценного нет. От принятого решения стало легче. Роман помчался вниз, прыгая через ступеньки.

Быстро пообедал дома, убрал за собой на кухне, в пожарном порядке сделал английский. И полетел по улице, незаметно для себя ускоряясь, и в итоге пушечным снарядом чуть не снёс знакомую тяжёлую дверь.

После каникул в группе их осталось пятеро – тех, кто собирался в художественные учебные заведения, – остальные уже сдали экзамены и получили свидетельство об окончании. Теперь три раза в неделю до конца учебного года Роману предстояло встречаться только с Моторкиным, Пакиным и сыном местного богача-армянина Самвелом. Ну и с Мишель, конечно.

Но вот уже шесть, а её нет. Роман битых пятнадцать минут точил карандаш, правил грифель, плохо понимая, что делает.

Всё прояснил Кощак, подняв от журнала голову с вопросом – а где Гердо?

– Не придёт сегодня, нет, и в среду тоже, – поспешил поделиться знанием Пакин, – у них там… у Шури, соседки. – так и сказал – «у Шури», – муж допился… Дал ей – и сотрясение мозга…

– Кому дал? Мишель?! – спросил поражённый Самвел.

– Зачем Мишель? Шури, – пояснил Пакин. – Шура – в больнице, муж – на Рязанской, в дурке. Мишель с их детьми сидит. Детям в садик нельзя, ревут всё время. И продать могут, что отец бил. А так Шура сказала – сама споткнулась, головой о кровать…

– Кто головой о кровать споткнулся – так это ты, – зло прервал его Моторкин. – Что там за хрень вечно у вас творится!

– Обычное дело, – пожал плечами Пакин, – попей-ка с ихнее…

Роман быстро собрался и вышел. Опять, как вечернее дежавю, перед глазами темнело панорамное окно «шестёрки». Роман смотрел на своё отражение, троллейбус потряхивало, а сердце сжимала тоскливая тревога. Сколько раз он ехал этим маршрутом, думал о разном и в то же время об одном – о Мишель. О том, как она живёт, что делает, кто её окружает. О том, как не похожа её жизнь на жизнь остальных девчонок. Роман сто раз слышал кудахтанье классных мамаш и друг с другом, и с Алей-Валей, и с мамой на лестничной площадке.

– Может, курим, чёрт его знает, не знаете?…

– Кому там в глазки заглядываем, не знаете, мы ведь такие скрытные?…

– Слежу, как проклятая…

– Репетиторы… университет… возраст…

– А мы ведь ещё такие психованные: «Ну мам!.. Ну не лезь!.. Ну закрой дверь!.. Мам, не пали…»

И Мишель. Там – Клаву встретить, до ночи не ложиться. Там – папа весь в творчестве, а в мастерской убираться надо… Кому? Ясно кому. Котята. Собаки. Карпинский. Теперь Шура со своими детьми. И фиг его знает, кто там ещё, о ком он даже, может, и не подозревает. «Крадут все её время, – зло подумал Роман, – Не протиснуться между пьющими, малолетними, больными…» Потом вспомнил свои переломанные руки и рассмеялся. «Шею, что ли, сломать, – с каким-то весёлым отчаянием всколыхнулось в мозгу, – где-нибудь у них на крыльце, чтобы перемещать нельзя было. И лежать в Спутниковом сарае, чтобы Мишель с ложечки кормила». – «Ага, и судно подкладывала…» – добавил в мозгу кто-то ехидно-въедливый.